Сестра - Луиза Дженсен

– Почему она уехала? Что ты сделала?! – Теперь я уже кричу, но мне наплевать.

Лицо у Лекси бледно, как смерть, щеки ввалились. На верхней губе выступили бисеринки пота. Я рада, что она выглядит так же плохо, как я себя чувствую.

– Чарли убирала в шкаф мои туфли после новогодней вечеринки и нашла незаконченное письмо, которое я составляла, чтобы послать тебе, изрезанную газету и клей. Она была безутешна. Я пообещала, что перестану это делать. Умоляла ее никому не говорить. Она сказала, что не выдаст меня, и я решила, что все будет в порядке, но потом умерла Шиван.

– Она не просто умерла, а умерла от передозировки, потому что была так одинока. Ведь мы винили за письма ее. Никто с ней не разговаривал. Те наркоманы были ее единственными друзьями.

– Чарли сказала, что Шиван осталась бы в живых, если бы я не посылала тех писем. Она была в ярости. Я панически боялась, что может произойти, если к делу привлекут полицию и правда выйдет наружу. Я умоляла Чарли пообещать, что она никогда никому не расскажет, особенно тебе, Грейс.

– Она ненавидела лгунов. Ты превратила ее в лгунью.

– Она не хотела лгать, хотела рассказать тебе правду, но я заявила, что ей придется выбирать. Ты или я. И она пообещала, что никогда тебе не расскажет, но сказала, что не может оставаться дома. Не может на меня смотреть. Не может смотреть тебе в глаза.

«Пожалуйста, прости меня, Грейс. Я совершила нечто ужасное». Обещание, которое она дала… Секрет, который хранила. Как могла я хоть на миг подумать, что это она посылала письма?

– Ты отвратительна.

– Я знаю, Грейс, но я…

Она протягивает ко мне руку, но я ее отталкиваю.

– Не смей до меня дотрагиваться!

– Хорошо. – Следующие несколько минут мы проводим, погруженные в свои мысли.

– Давай отсюда выбираться, – говорит Лекси.

– Ох, я об этом и не подумала. Что бы я без тебя делала?

– Не надо так, Грейс. Это тебе не идет. Нам надо придумать план. Вместе.

В комнате стоит тишина, нарушаемая лишь стуком каблуков Анны, которая там, внизу, перемещается по кухне.

– Что же нам делать? – спрашиваю я. – Мы не можем сломать деревяшку. Никто не услышит наших криков. Я не смогла вскрыть замок…

– Вскрыть замок?

– Смотри. – Я вытаскиваю из-под подушки заколку.

Лекси выхватывает ее у меня.

– Я уже пробовала.

– Тут нужно особое искусство. – Высунув от напряжения кончик языка, Лекси вставляет заколку в замок своего ножного браслета и поворачивает. – Готово. – Лекси расстегивает браслет, освобождает лодыжку. – Даже с одной рукой я не потеряла сноровки, – широко улыбается она, и я невольно тоже улыбаюсь.

– Расстегни мой. Быстро.

Лекси наклоняется над моей ногой, неловко возится с заколкой. Слышится щелчок, и когда давление на лодыжку ослабляется, я чуть не плачу от облегчения.

– Пошли.

Но на лестнице гремят шаги, и дверь спальни начинает отворяться.

Лекси опускает ноги на пол, но я, нахмурившись, хватаю ее за руку.

– Нож, – шепчу я. – Надо подождать. – Лекси кивает, быстро закидывает ноги в кровать, и я прикрываю наши ступни одеялом, надеясь, что Анна не станет проверять кандалы. При виде входящей в комнату Анны пульс мой начинает галопировать. Я чувствую, какое напряжение источает Лекси, и молю Бога, чтобы она не сделала ничего опрометчивого. Анна ставит на туалетный столик поднос, потом одной рукой вынимает нож, а второй берет миску.

– Паста. – Она вручает еду Лекси, отходит и приносит вторую миску мне.

Запах пармезана и чеснока ударяет в ноздри, и желудок сжимается. На комковатом фарше капельки жира.

Анна придвигает стоящий перед туалетным столиком табурет к двери и усаживается на сиденье с цветочным рисунком. Я была в восторге, когда обнаружила этот табурет в маленьком магазине подержанных вещей на главной улице. Я целую вечность провела, ошкуривая его ножки и покрывая их лаком, а потом выбирала обивку сиденья в универмаге «Джон Льюис». Теперь мне хочется его сжечь.

Анна берет третью миску и вилкой отправляет спагетти в рот.

– Ешьте, – бормочет она.

Я беру миску. Накручиваю спагетти на вилку. Даю себе слово, что, если когда-нибудь отсюда выберусь, никогда больше не буду есть пасту.

– Я не собираюсь есть, сволочь! – Лекси швыряет миску через комнату. Миска падает, не долетев до Анны. Томатный соус впитывается в поврежденный дымом ковер.

– Ты. Просто. Не можешь. Быть. Милой. Не так ли? – Анна грохает свою миску на туалетный столик. Зеркало дрожит. Пот струится у меня между грудями.

– Милой? Ты приковала меня к кровати.

– По крайней мере я не отдавала тебя чужим людям. – Рука Анны тянется к ножу, пальцы охватывают черную рукоятку.

– Наконец-то она дошла до сути, – говорит Лекси. – Чего ты хочешь? Извинений? Я извиняюсь, довольна?

– Я хочу… – Дыхание Анны делается прерывистым. – Я хотела поесть вместе со своей мамой. А теперь все испорчено. – Она поднимает нож. Я подтягиваю колени, готовая прыгнуть на защиту Лекси, но Анна вонзает лезвие в собственное бедро, вспарывая кожу. Кровь окрашивает белые шорты Чарли в темно-красный цвет. До меня доходит, что все шрамы, которые я видела на теле Анны в спа, должно быть, нанесены ею самой.

– Белль!

Анна поднимает нож. Наносит себе новую рану, на ноге образуется идеальный крест. Лицо у нее такое же белое, какими были шорты.

– Белль, не надо. Прости, – умоляющим голосом произносит Лекси.

– Почему ты меня не любила? – в отчаянии говорит Анна, и как бы мне ни хотелось ее ненавидеть, я невольно чувствую к ней жалость.

– Я тебя любила. Люблю. Я думала, так будет лучше. – Голос у Лекси дрожит. – Думала, у тебя будет лучшая жизнь.

– Почему отдала меня, а не ее? Что я сделала такого ужасного?

Лекси тянется ко мне и берет за руку. Ладонь у нее холодная и влажная.

– Я не знаю. Прости. Не могла я справиться с вами двумя.

– Никто не мог со мной справиться.

– Это твои приемные родители погибли? – спрашиваю я.

– Погибли?

– В машине, по дороге к морю?

– Я сочинила это, чтобы ты пожалела меня. Не было никаких приемных родителей. Меня тыркали туда-сюда. «О, Белль такая неуправляемая». «О, Белль дурно влияет». К двенадцати годам от меня все отказались – они хотели сладеньких. Я жила в интернате. Чертов Оливер Твист. Знаешь, какая гнетущая атмосфера в этих заведениях? Единственная вещь, которая у меня была, это фотография, что ты оставила. Мы на ней выглядели такими счастливыми: ты, я и Чарли. Я каждую ночь клала ее под подушку. Не могла понять, что пошло не так.