Горизонты ада - Даррен Шэн

— Ты хорошо знаешь, кому бы я поверил, — проворчал он.

Я кивнул:

— Надо было сказать тебе, но продолжать скрывать от других. Но… — Я засомневался, что смогу объяснить. — Хочу выбраться из этого, Билл. Меня тошнит от подозреваемых, улик, интриг, смертей. Я хочу отбросить весь этот мешок дерьма и сделать вид, что ничего не случилось.

— Думаешь, тебе это позволят? — участливо спросил он. — Выходит, ты считаешь, что отморозок, который убил Ник и Эллен, остановится? Какие бы ни были у него мотивы, он обязательно придет за тобой, или за Присциллой, или за кем-нибудь еще. Видит Бог, я жалею, что ты вообще во все это впутался, но ты уже по уши в дерьме, и тут ничего не поделаешь. Время завязать прошло давным-давно. Ты навлек это на себя, сам того не желая. И теперь под ударом не только сам, но и близкие тебе люди.

— Наплевать. — Я встретился взглядом с Биллом и с ожесточением повторил: — Мне наплевать. Вот почему я не сказал тебе про Валери и залез в нору. У меня больше нет сил шевелиться. — По моим щекам текли слезы. — Когда погибла Эллен, я помешался. Я был способен на что угодно. Но затем столкнулся с Валери и увидел в ней ненависть. Что-то сломалось. Я был готов идти до конца. Теперь не вижу в этом смысла. Поэтому все бросаю.

— Но сейчас не тот момент, когда можно выбросить белый флаг. Ты уязвим.

— Плевать. Если кому-то хочется попинать меня, когда я упал, или убить, пусть так и будет.

— Это не похоже на тебя, — печально сказал Билл.

— Это я, Билл, — уверил я друга. — То, что от меня осталось.

Уходя, он поклялся продолжить расследование. Сказал, что не успокоится, пока настоящий преступник не предстанет перед судом. Даже нарушит закон, если понадобится. Сломает его напополам, если будет нужно. Такие речи от Билла я слышал впервые. Мне это не понравилось, но, если ему хочется терять время в погоне за призраками, мешать не стану. Я больше не собираюсь решать за людей их проблемы.

Вернулась Присцилла, извинилась. Я сказал ей, чтобы не волновалась, обнял ее, и мы занялись любовью. И я впервые осознал, насколько механичен наш секс.

Пока Присцилла была на работе, я начал совершать прогулки, долгие и утомительные, как наказание, во время которых пытался очистить свои мозги, сосредоточившись только на работе своих легких и мускулов ног, не замечая всего остального.

Пару раз звонил Билл, сообщил, что у него наметились некоторые сдвиги. Я отдал ему свои заметки и досье, даже тот материал, что предназначался только для гвардии. Я не поощрял расследование Билла, но и не уговаривал от него отказаться. С моей точки зрения, собственной жизнью он был вправе распоряжаться по своему усмотрению.

Мне позвонил Франк, желавший прояснить ситуацию. Я сказал, что подумываю вернуться на работу, но мне еще нужно время, чтобы как следует поразмыслить. Он не упоминал Эллен, Валери или кого-то еще, хотя я знал, что его так и подмывает спросить.

Однажды утром, присмотревшись к календарю, я сообразил, что прошло уже почти два месяца с того дня, как Ник лишилась жизни, три с половиной недели, как Эллен последовала за ней, и всего — я трижды перепроверил, чтобы убедиться, — десять дней, как Присцилла перебралась ко мне. Десять дней! А казалось — несколько месяцев! Интересно, для нее время течет так же медленно, как и для меня?

Вернувшись с прогулки, я увидел в гостиной Присциллу. Она выглядела обеспокоенной и постукивала пальцами по небольшому свертку, лежащему на столе. В животе у меня похолодело. Я едва не развернулся и не кинулся наутек. Но куда мне было бежать?

— Что-то купила? — спросил я, закрывая дверь.

— Нет. То есть да. У меня сегодня короткий день, я прошлась по магазинам и вернулась домой пораньше. Мои сумки в спальне. Я получила… — Она замолчала и отодвинула сверток. — Хорошо прогулялся?

— Замечательно.

Я сел рядом и быстро обнял ее, не сводя глаз с коробки, завернутой в коричневую бумагу, на которой сверху что-то написано.

— Я на обратном пути наткнулась на слепого нищего, — сказала Присцилла, и холод из живота распространился по всему телу. — Он дал мне это. — Она показала на сверток. — Я решила, что это религиозная книга. Хотела вскрыть упаковку. Затем увидела имя и решила не трогать.

Я присмотрелся к буквам. Заглавными. АЛУ ДЖИРИ. Никакого адреса, только имя.

— Думаешь, это бомба? — спросила Присцилла.

Я мрачно улыбнулся:

— Вряд ли.

— Может быть, нам все-таки лучше вызвать саперов или отнести кому-то, кто в этом разбирается?

— Я разбираюсь. Я изучал взрывчатые вещества в гвардии.

Вранье, но Присцилла успокоилась. Я взял коробку и слегка потряс, при этом внимательно прислушиваясь. Как будто по звуку мог сделать вывод, безопасно ли то, что находится внутри.

— Это не бомба, — заключил я, изображая уверенность.

— Слава богу, — выдохнула Присцилла и расслабилась. Взглянула на меня и облизнула губы. — Ты собираешься ее открыть или как?

— Да, — ответил я. И прибавил: — Но ты на всякий случай иди в ванную комнату и закрой за собой дверь.

— Но ты же сказал…

— Знаю. Но лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Присцилла приподнялась, постояла в нерешительности, затем снова села, пересиливая страх:

— Если ты остаешься, я тоже остаюсь.

Я развернул бумагу. Под ней оказалась невзрачная картонная коробка. Я передал бумагу Присцилле, которая скомкала ее и держала у подбородка, как будто она могла защитить ее от возможного взрыва.

Я провел пальцами по краю крышки. Проволоки не нащупал. Поддел большим пальцем ближний край крышки, приподнял другой, снял крышку и отложил ее в сторону. Внутри оказался комок розовой ткани.

— Что это? — спросила Присцилла.

— Ткань, — ответил я, пробуя ткань на ощупь большим и указательным пальцами.

— И все? — нахмурилась она.

Я присмотрелся к розовому пятну на моих пальцах, понюхал и почувствовал запах крови.

— Нет, не все, — тихо сказал я.

Осторожно раздвигая складки ткани, я заметил, что цвет ее становится темнее, насыщеннее. На дне коробки оказалось серебряное блюдце, на котором находился источник крови — отсеченный человеческий палец.

Присцилла застонала, но я отреагировал спокойнее. Если вам случалось среди ночи обнаружить в своей гостиной отрезанную человеческую голову, подвешенную на проволоке к люстре, отсеченный палец уже не производит особенного впечатления.

— Не трогай, — взмолилась Присцилла, когда я протянул руку.

Я не послушался и поднял палец за кончик. Сморщенный, с пятнами на коже, палец принадлежал белому мужчине. Срезан ровно, по средней фаланге. Еще не закоченел — значит, был отсечен утром, может быть, даже в середине дня.