Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855 – 1879 - Дмитрий Оболенский

«Нравы века и особенные обстоятельства времен протекших побудили государей, предков наших, между прочим, временными постановлениями, учредить Тайную Розыскных Дел Канцелярию, которая, под разными именами и на разных правилах, даже до времен вселюбезнейшей бабки Нашей — государыни императрицы Екатерины II-й, существовала. Признав судилище сие установленному в России образцу правления не свойственным и собственным правилам ее только противным, в 1762-м году изданным манифестом она торжественно его уничтожила и отвергла. Таким образом, имя сей Канцелярии было уже в положениях закона изглажено. Между тем, однако же, по уважению обстоятельств, признано было нужным продолжать ее действие под названием „Тайной экспедиции“ со всевозможным умерением правил ее личной мудростью и собственным высочайшим всех дел рассмотрением. Но, как с одной стороны, впоследствии времени открылось, что личные правила, по самому существу своему перемене подлежащие, не могли положить надежного оплота злоупотреблению, и потребна была сила закона, чтобы присвоить сим надлежащую непоколебимость, а с другой, рассуждая, что в благоустроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общей силою закона. Мы признали за благо не только название, но и самое действие Тайной экспедиции навсегда упразднить и уничтожить, повелевая все дела, в оной бывшие, отдать в Государственный архив к вечному забвению. На будущее же время ведать их в 1-м и 5-м Департаментах Сената и во всех тех присутственных местах, где ведаются дела уголовные. Сердцу нашему приятно верить, что, сливая пользы наши с пользами наших верноподданных и поручая единому действию закона охранение Имени нашего и государственной целостности от всех прикосновений невежества или злобы, мы даем им новое доказательство, колико уверены мы в верности их нам и престолу нашему, и что польз наших никогда не разделяем мы от их благосостояния, которое едино составлять всегда будет все существо мыслей наших и воли. В прочем предоставляем Сенату постановить и пополнить порядок производства дел сего рода в местах, до коих они принадлежат».

Полн. собр. зак. № 19813, 1801-го года 2-го апреля.

Что можно прибавить к этим прекрасным словам, исшедшим с высоты престола?

В царствование императора Николая 1-го было учреждено 3-е Отделение Собственной Его Величества Канцелярии. Даже в «Полном собрании законов» нет ни одного акта, который бы определял предмет ведомства этого учреждения, степень власти его начальника. Несколько лет тому назад в записках Общества истории и древностей[161] были напечатаны документы по делу о распространении православия в Прибалтийских губерниях. Это единственный нам известный печатный материал, дающий понятие о той власти, которую имеет главноуправляющий Ш-м Отделением. Далее, официально известно, что он, вместе с тем, и шеф Корпуса жандармов. Эти жандармы учреждены были при Александре 1-м только как конная внутренняя стража. Пешая внутренняя стража (теперь — губернские батальоны) остались и впоследствии, при первоначальном значении, но конной дано иное назначение: она выделена от подчинения местной администрации и Военному министерству. Официально известно, что империя разделена на жандармские округа, что в каждом губернском и некоторых не губернских городах находится жандармский штаб офицеров с командою. Наконец, официально известно, что после упразднения звания петербургского генерал-губернатора обер-полицмейстер подчинен как шефу корпуса жандармов, так и министру внутренних дел.

Вот все, что официально известно о Ш-м Отделении Собственной Его Величества Канцелярии. Эта неизвестность порождает в обществе самые фантастические толки о таинственной власти, пребывающей у Цепного моста. Министерство политической полиции существовало как самостоятельное во многих государствах. О его целесообразности могут быть разные мнения, как и о всяком другом министерстве, и нет никаких причин для правительства скрывать или покрывать его существование. При известных обстоятельствах оно может оказать существенную пользу, при других оно с удобством может быть соединено с Министерством внутренних дел. Другой вопрос о его власти. Что Ш-е Отделение не есть политический суд, вроде Тайной канцелярии или Экспедиции, об этом нечего и говорить. Если 70 лет тому назад император Александр I признал, что целость государства и безопасность главы государства достаточно обеспечены законами и общими судами, то правительство, в противность истории, духу и букве манифеста (имеющего значение не преходящего, а постоянного закона), очевидно, не могло считать целесообразным существование подобного учреждения в наше время. Но, как небезызвестно всем, Ш-е Отделение, не будучи судом, а политической полицией, обладает, между прочим, властью — ссылать в отдаленные места без суда.

Всякий уголовный суд имеет значение только по власти наказывать. Таким образом, оно пользуется важною уголовного властью без тех гарантий, которые существуют для подсудимого на суде. Здесь мы касаемся важнейшего из вопросов русской общественной жизни. У нас существует твердый закон, независимый суд. Рядом с этим не гарантирует существование учреждения, действующего без судебных реформ, но могущего ссылать и заключать административным порядком. Спросим об одном — достигают ли эти меры той цели, с которой их предпринимают?

Нам случалось слышать от людей, вполне честных, что такого рода меры составляют печальную необходимость для очищения столиц от людей зловредного образа мыслей, нигилистов и проч…. Во-первых, заметим, что воспрещение жить в столицах вовсе не одно и то же, что ссылка на неопределенное время в Повенец или Усть-Сысольск. В первом случае человек может избрать себе место жительства, где хочет, может уехать за границу. Обратимся к последствиям. Они прямо противоположны цели. Лица ничтожные, которых крайние и часто до безобразия неверные мнения в столице не могут принести большого вреда, потому что здесь действует масса умственных сил большого разряда, их уничтожающих, в Повенце или Кадоме являются колоссами. Здесь-то они и могут вести свою пропаганду без всякого отпора. И так зло, которое по естественному ходу вещей могло зародиться только в одном пункте и где оно не могло разрастаться, мы переносим на незащищенные части тела. Это одно последствие, даже в таком предположении, что администрация обладает талисманом безошибочно отличать людей зловредных от хороших, и при другом предположении, что все ее агенты непременно самого благонадежного образа мыслей, чувств и действий. Способы выполнения первостепенными агентами часто еще усугубляют без нужды тяжесть меры. Известны случаи, когда человека, даже не замешанного в политической истории, брали внезапно и ссылали. У него есть семейство, у него могут быть важные личные дела, и ему не дают ни дня времени, чтобы распорядиться своими делами, оградить хотя бы свои имущественные интересы, распорядиться детьми, снарядиться в далекий путь, избрать поверенного, даже проститься с семейством.

В минуту государственной опасности власть обязана принимать самые решительные меры; в таких случаях и в древнем, свободном Риме Сенат давал властям полномочия чрезвычайные. Но что полиция политическая и не политическая, во время спокойствия, не при военном положении, имела право действовать по этому римскому обычаю, — этого нельзя согласить ни с государственными интересами, ни с законностью. В течение 18-го и частью 19-го века русское правительство было ограничено, собственно, только двумя началами, неизвестными старой России, где ограничениями были церковь, обычаи, родовая аристократия в лице боярской Думы, земские советы. Эти два ограничения новой России заключались, во-первых, в имени Петра Великого, во-вторых, в «что скажет Европа». Все преемники Петра Великого торжественно ставили его образцом для себя: его учреждения, планы, мнения считались святынею. Каждый важный новый закон подкреплялся ссылкою на имя Петра. Этот культ имел благодетельные последствия: он был ручательством прогрессивного движения нашей страны, он давал нам предания, известный порядок, устанавливал известный круг политических идей. Другое начало — «что скажет Европа», в сущности, превосходное, выражавшее стремление стать европейским государством, а не возвращаться в Азию, вело, однако, часто к лицемерию: устанавливалась двоякая жизнь — одна напоказ, для Европы, другая — закрытая, для внутреннего обихода. Мы можем насчитать много учреждений, сделанных только для параду, явных, торжественных, — это для Европы — и можем насчитать много и таких учреждений и мер, которых Европа не разглядит, которые прикрыты ничего не выражающими именами, но в которых заключается вся суть дела, это для домашнего обихода. Люди прошлого века находили все это естественным; то, что составляет сущность Европы — законность и общественные льготы их мало интересовали. Но времена переменились. Мы, конечно, дети Петра Великого, но мы также дети великих прогрессивных начал новой европейской жизни. Конечно, и теперь небезынтересно справляться о том, «что скажет Европа», но гораздо более нужно размышлять о том, «что скажет Россия», которая подросла и может говорить.