Час Предназначения - Джеймс Алан Гарднер

Но все они были мертвы – мужские сущности всех детей Тобер-Коува. Олимбарг. Другие братья Каппи. Даже у мужской половинки Ивис было перерезано горло, точно так же как Дорр перерезала горло ее отцу.

Все были мертвы.

Я судорожно вздохнул. Я был единственным мужчиной, кого Стек оставила в живых. Она так любила своего мальчика… но любовь ее не распространялась на Ваггерта.

Будь ты проклята! О боги, накажите ее!

Ничего не произошло. Здесь, в обители богов, они позволили случиться подобному – и ничего не сделали, чтобы этому помешать.

Напротив двери, через которую я вошел, была другая, вернее, проход в другой неосвещенный коридор. Я не сразу решился туда пойти, так как уже подозревал, что именно там найду. Но единственной альтернативой было оставаться здесь, в безмолвном кровавом зале, в одном конце которого лежал Каппи, а в другом – Ваггерт.

Нет. Вперед.

Второй коридор оказался не столь длинным, как первый. Едва войдя в него, я увидел, что он тоже ведет в следующий зал, так же как и первый, заполненный стеклянными гробами. Я с трудом передвигал ноги, готовясь к страшному зрелищу.

Наши мертвые женские половинки.

И снова ближе всех ко входу оказалась Урго – ладно сложенная, с веснушками на кремового цвета коже… Только веснушки теперь перемешались с пятнами крови, выплеснувшейся из ее горла.

Одна из рук Урго лежала на ее обнаженном животе – животе, в котором только что начала зарождаться жизнь ребенка Господина Ворона. Ребенка, который теперь никогда не родится. Урго зря потерял время, «слегка практикуясь», когда решил позаботиться о Ваггерте.

Бедный Урго. Бедный Ваггерт.

На этот раз я направился прямо в дальний конец зала, к гробу, стоявшему на том же месте, что и тот, где лежал мой сын. В нем оказалась маленькая девочка – прекрасная малышка с нежной кожей и мягкими темными кудряшками, которые теперь никто уже никогда не подстрижет. Я протянул руку через разбитое стекло, собираясь откинуть волосы с ее лба.

Лишь одно прикосновение. Мне очень этого хотелось. Но я не стал ее трогать.

Я методично обследовал помещение в поисках хоть каких-то признаков жизни. Годовалые, двухлетние – все мертвы. Совсем недавно я видел их на пристани в Тобер-Коуве. Ивис, Олимбарг, все остальные…

Каппи…

И Каппи тоже. Ее хорошо знакомое тело… тело, с которым я столь часто занимался любовью… весной, когда мне было пятнадцать, она лишила меня девственности, а следующим летом я лишил девственности ее…

Но руки ее были обуглены… и я столько раз ее предавал. Не знаю, почему мне показалось, будто это как-то связано – обожженные руки и предательство.

Я хотел наклониться и поцеловать ее, но для этого нужно было разбить стекло дальше. К тому же я не был уверен, имею ли я право поцеловать ее еще хотя бы раз.

Рядом с гробом Каппи стоял еще один гроб, на месте которого в другом зале ничего не было. Крышка гроба была цела. Внутри я увидел себя. Я все еще дышала.

Моя женская половинка была жива. Стек не хватило мужества убить меня.

Снова подняв пистолет, я начал стучать рукояткой по стеклу – очень осторожно, чтобы не поранить ее. Сначала появилось отверстие чуть выше ног, от которого во все стороны пошли трещины. Я продолжал постукивать по стеклу, стараясь его не разбить и пытаясь приподнять крышку снизу рукой. Я с трудом заставлял себя не спешить, но в конце концов мне удалось полностью освободить крышку и снять ее.

– Проснись. – Я осторожно дотронулся до щеки девушки.

Кожа была теплой и мягкой – я помнил, как часто меня возбуждало и опьяняло прикосновение к собственной коже. Несколько мгновений я смотрел, не в силах отвести взгляда – мое собственное обнаженное тело, мои собственные груди, бедра, ноги…

– Кошмар, – пробормотал я и положил руки ей на плечи – теплые, обнаженные плечи, – затем слегка встряхнул. – Просыпайся. Давай же просыпайся.

Веки ее дрогнули, затем поднялись. Она слабо улыбнулась, затем протянула руку и коснулась моих губ.

– Каппи права. По твоему лицу все сразу видно.

Провода и трубки отпали от ее тела, как только она села в гробу, не оставив никаких следов.

– Хорошо, – сказала она.

Я не понял.

– Что хорошо?

– Хорошо, что они не оставляют следов. Я слышу, о чем ты думаешь.

– Я тебя не слышу.

– Еще одна загадка. – Она пожала плечами. – Может быть, Рашид сумеет объяснить, в чем дело.

– Рашид без сознания.

– Я знаю. Я знаю обо всем, что произошло. – Она мрачно посмотрела на тело Каппи. – Видимо, так происходит всегда – пока я сплю в Гнездовье, боги посылают мне твои мысли. Как будто я вижу их во сне.

– Но ведь сейчас ты не спишь.

– Нет, но я все еще… воспринимаю. Странно – как будто я смотрю своими собственными глазами, но до сих пор вижу призраки того, что видишь ты. И чувствую призраки того, что ты чувствуешь. – Она перекинула ногу через край гроба и выбралась наружу. – Дай мне твою рубашку.

– Зачем?

– Потому что вид моего тела тебя отвлекает, и это отвлекает меня. Мне трудно сосредоточиться.

Я хотел было возразить, но, прежде чем успел сказать хоть слово, она посмотрела на меня так, что я понял, что зря теряю время. Говорят, невозможно солгать самому себе. Покорно вздохнув, я стащил рубашку через голову и бросил ей. Она скользнула в нее, затем разгладила складки. Рубашка доходила ей до бедер, закрывая наиболее «отвлекающие» части.

Она поймала мой взгляд и подмигнула.

– Лучше я буду осторожнее – я знаю, как тебе нравятся женщины в мужской одежде.

– Это нечестно, – возразил я. – Если ты будешь все время поддразнивать меня, зная, о чем я думаю… Мы с тобой ведь по одну сторону, верно?

– Да, – ответила она. – По крайней мере, по отношению ко многим. Например, к Стек.

– Верно. – Мысль об этом меня отрезвила. – Стек.

– Думаю, вряд ли ты позволишь мне взять в руки пистолет?

Я покачал головой.

– Ты ведь знаешь, – сказала она, – пули не могут пробить силовое поле.

– Знаю. Но все же хочу попытаться.

Она кивнула и показала на дверь в дальнем конце зала.

– Пойдем.

Следующий коридор вел дальше в глубь Гнездовья. Мы шли вместе, моя женская половинка-сестра и я, и где-то на полпути она вложила свою ладонь в мою. Я даже не знаю, ждал ли этого я сам – простого человеческого прикосновения перед лицом такого количества смертей… но она, видимо, знала.