Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова

– Откуда Никас мог взяться в номере? – продолжала Хелен,которая знать не знала о странных мыслях Владика. – Ну вы подумайте сами! Мимоменя он не проходил, в номере его не было, ресторана на седьмом этаже нет, тамтолько номера, и больше ничего. Так откуда?..

– Лен, – неожиданно для себя назвав ее человеческим именем,а не собачьей кличкой и не по отчеству, спросил Владик, – а какая нам теперьуже разница, откуда он взялся?! Ну пришел, вы его просмотрели, он поднялся вномер, когда вы на лифте спускались в холл, и лег…

Тут что-то зацепило его сознание, и он замолчал на полномходу.

А ведь и вправду странно!.. Если Никас пришел с улицы,значит, на вешалке должна быть куртка. И ботинки! Первым делом Никас снималботинки, где бы он ни находился, даже в машине или в самолете! Он говорил, чтотерпеть не может зиму и осень именно из-за ботинок! Он говорил, что они сыреюти ноги от них гниют, что ботинки – плебейское, варварское изобретение и древниепатриции носили только сандалии, в которых ноги дышат и сами летят, и ещекакую-то ерунду в этом же роде!..

Но никаких ботинок в коридоре не было. И куртки на вешалке –тоже. Если Никас выходил на улицу и вернулся, значит, он лег спать в ботинках икуртке.

Это невозможно. Значит, на улицу он не выходил.

Но если на улицу он не выходил, ботинки и куртка должны былиостаться в коридоре.

А их там не было.

– Елкин корень, – сказал Владик Щербатов, и Хелен на негопосмотрела, – а где ж его одежда и обувь? Ну, верхняя одежда! В гардеробнойничего не было, только чемоданы. Все плечики пустые. Под вешалкой тоже ничего.

– Мы не разбирали чемоданы, – зачастила Хелен. – Он сказал,что устал и чтоб я попозже прислала горничную, а сама не приходила, он нелюбит, когда я разбираю его вещи!

– Да, – задумчиво заключил Владик. – С вещами непонятно.

Они медленно шли по темному скверу, стараясь попадать шаг вшаг. Хелен для этого шагала широко, а Владик, наоборот, сдержанно. И еще онадержала его под руку – вот уж чудо из чудес, сказал бы ему кто утром, чтовечером директрису уволят и он будет прогуливать ее в скверике возле Медноговсадника, да еще держать под руку!

– А он мог ездить на встречу со спонсором?

– С Вадимом Григорьевичем? Без машины, без водителя и безохраны?

– А может, Вадим Григорьевич прислал водителя, машину иохрану!

– Я бы знала, – сказала Хелен, подумав. – Никас бы мнесказал. Он всегда страшно гордится, когда его приглашает спонсор. Вы непонимаете, Владик, как это важно!

– Нет, – буркнул Владик. – Не понимаю.

– Деньги, – Хелен пожала плечами. – Что ж тут непонятного?

Все было непонятно, и Владик решил, что утром непременнопозвонит всесильному Вадиму Григорьевичу и доложит, что певец Никас на какое-товремя пропал из своего номера, а потом внезапно там появился. Может, про курткуи ботинки рассказывать и не стоит, а про внезапное исчезновение и появление,пожалуй, нужно рассказать.

В конце концов, это прямая обязанность Владика Щербатова –охранять Никаса от неприятностей и извещать Вадима Григорьевича, если таковыеслучаются. А с работы он пока еще не уволился окончательно, следовательно,обязанности свои будет выполнять.

И Вадим решил утешить Хелен:

– Не волнуйтесь вы так. Этот ваш… Никас проснется завтраутром, поймет, что жить без вас не может, вызовет к себе, и вы получите своюработу обратно.

– Вы не понимаете. Он меня терпеть не может. Он только иискал повод, чтоб меня уволить, и все не получалось. Я ведь… очень старалась,чтобы ему было хорошо! Меня же вся группа ненавидит, потому что я все делаютак, как он мне скажет! Он орет, и я ору. Он хамит, и я хамлю. Он всех кроетматом, и я крою.

– За мат у нас штраф, – напомнил Владик Щербатов. – Десятьбаксов.

– Я вам должна. Утром недодала.

– Я помню.

– А вы тоже меня ненавидите, Владислав?

– Всей душой, – признался Владик легко. – Мы пришли, славабогу.

– Да, – согласилась Хелен ледяным тоном. – Мы пришли.Спасибо вам большое, Владислав, вы меня очень поддержали. Надеюсь, вы нестанете болтать лишнего.

Бац! Как будто захлопнулись створки ворот, упала тяжелаяперекладина и он остался с этой стороны, а она оказалась на той, огороженнойчастоколом, крепостными стенами, котлами с кипящей смолой и катапультами,мечущими огненные ядра!

Да и ради бога! А нам-то что? Наше дело маленькое, мы людине гордые, с нами поговорили по-человечески, и на том спасибо, а дальше можноопять по-собачьи брехать, мы переживем.

Оказавшись в своем номере, Владик неожиданно осознал, чтозол как собака, и пива ему не хочется, и по телевизору показывают какую-томуру, и невозможно заставить себя лечь спать – от злости.

Послонявшись из ванной в комнату, подергав так и эдакзанавески – созерцание внутреннего дворика гостиницы ничего не добавило к егонынешнему мироощущению, – Владик решил спуститься в бар. Там, по крайней мере,люди!..

Он вышел в холл, оглянулся на высокие двустворчатые двери стабличкой «Рахманинов» – место, где начинаются неприятности! – и не сталдожидаться лифта. Ему казалось, что из-за двустворчатых дверей кто-то за нимподсматривает.

Он побежал по мраморной, застланной коврами лестнице, и вэтот момент дверь дрогнула и приоткрылась.

Человек выглянул в холл, убедился, что поблизости никогонет, и стал неторопливо спускаться следом за Щербатовым.

Брюки, постиранные Катей в машине и высушенные в сушке, селитак, что Глеб был уверен: натянуть их на задницу просто не удастся. Он кряхтел,сопел, втягивал живот, а они все никак не лезли. Беседовать с Катиным мужем безштанов, в полотенце, тоже не годилось, и Глеб, тихо и жалобно матерясь себе поднос, в конце концов натянул их и даже «молнию» застегнул, но пуговкузастегивать не стал. Шут с ней, с пуговкой, он не на прием собирается, всамом-то деле!

И вообще – надо худеть. Разжирел. Странно, что он Катю нераздавил своей стокилограммовой тушей!

От воспоминаний о Кате и о том, как он ее чуть не раздавил,его бросило в жар, и щеки загорелись, и даже немножко вспотела спина.

Они еще поговорят обо всем на свете, только нужно быстренькоразобраться со странными делами, творящимися в Катиной жизни.

Слишком долго он не занимался ее делами, вот все изапуталось!

Натягивая брюки, в дверной щели Глеб все время видел еемужа, которого сам усадил в кресло и велел сидеть тихо. Муж так и сидел, и виду него был сильно перепуганный.