Великая и ужасная красота - Либба Брэй

А потом вдруг весь этот мир куда-то исчезает.

Необъятное ночное небо накрывает нас, как одеяло. Мы стоим на вершине какой-то горы. Над нами с невообразимой скоростью несутся тучи, то сгущаясь, то разлетаясь в дым. Сильный ветер с ревом налетает на нас, поднимая наши волосы дыбом. Но почему-то мне совсем не страшно. Наоборот, каждая клеточка моего тела как будто отзывается, чувства невероятно обострились. Нам незачем говорить. Мы все прекрасно ощущаем, что именно чувствует каждая из нас.

Я вдруг как будто увидела перед собой лицо Фелисити; серые радужки ее глаз странно увеличились, а черные зрачки жили сами по себе, вращались, и меня втянуло в них, и я поплыла в открытом море, а вокруг качались на волнах льдины, и неподалеку шумно пускал фонтаны кит… Я словно превратилась в жидкость и влилась в морские воды, поглощенная ими… а потом я провалилась сквозь них и вынырнула в сумеречном Лондоне. Подо мной текла Темза, освещенная уличными фонарями. А я летела над ней. Я летела! Мы все летели, взмывая так высоко, что каминные трубы и островерхие крыши казались не крупнее монетки, брошенной в сточную канаву.

«Закрой глаза! Закрой глаза, Джемма!»

Я очнулась в пустыне, залитой светом полной луны. Песчаные дюны вздымались и опадали, как дышащая грудь. Мои ноги утонули в них. Я растворилась в теплом коричневом песке. И под моим прикосновением тончайший песок превращается в невероятно мягкую кожу. Его тело расстилается подо мной, как равнина…

Я ощущаю Картика как некую страну, по которой мне хочется путешествовать, — обширную, опасную, неведомую страну… Когда мы целуемся, я снова падаю вниз, я возвращаюсь на вершину горы, где стоят Фелисити, Пиппа и Энн, вернувшиеся из своих путешествий, но все равно мы чувствуем себя так, словно никогда и не покидали этого места. Мы улыбаемся друг другу. Наши руки соприкасаются — сначала осторожно, потом мы крепко соединяем их. И вокруг вспыхивает ослепительный белый свет. А потом — ничего.

— Джемма, очнись!

Энн легонько встряхивает меня. Постепенно спальня как бы проявляется передо мной: потолок, серый свет, сочащийся из окна, потертый деревянный пол… Смутные воспоминания о прошедшей ночи всплывают в памяти: сферы, руны, странное выражение на лице охотницы, мы четверо, с трудом дотащившиеся до школы из пещеры после всего… но в целом у меня в голове клубится туман. Я совершенно утратила чувство времени и направления.

— Который час? — бормочу я.

— Уже пора завтракать.

Этого не может быть, думаю я, с силой потирая лоб.

— Да-да, пора, — подтверждает Энн.

Это очень странно.

— Откуда ты знаешь, о чем я только что подумала? — спрашиваю я.

— Я не знаю, — отвечает Энн, вытаращив глаза. — Я это услышала у себя в голове.

— Магия… — шепчу я, резко садясь в постели.

В нашу комнату врываются Фелисити и Пиппа.

— Вы только посмотрите на мое платье! — восклицает Пиппа, улыбаясь от уха до уха.

На подоле ее юбки красуется большое зеленое пятно, оставленное травой.

— Да, не повезло тебе, Пиппа, — говорю я.

Но она продолжает улыбаться, как последняя идиотка. А потом закрывает глаза — и через секунду пятно исчезает.

— Ты заставила его пропасть… — с благоговением шепчет Энн.

Пиппа сияет. Она так и эдак вертит юбку, чтобы на нее падал свет из окна.

— Так значит, у нас получилось, — тихо произношу я. — Мы вынесли магию за пределы сфер…

И все прекрасно!

Я одеваюсь в рекордно короткое время. Мы вихрем мчимся по коридору и вниз по лестнице, обмениваясь обрывками фраз, которые каким-то непонятным образом оказываются завершенными в наших головах. Мы так воодушевлены своим открытием, что непрерывно хихикаем.

В нише под лестницей притаилась небольшая скульптура, изображающая купидона.

— Мне хочется немножко подшутить, — говорит Пиппа, останавливая нас.

Она закрывает глаза, проводит ладонями над маленьким гипсовым херувимом, и у него вдруг появляются довольно большие груди.

— Ох, Пиппа, но это просто ужасно! — восклицает Фелисити, и мы хохочем.

— Вы только представьте, как можно все вокруг переделать! — давясь смехом, говорит Пиппа.

Тут мы видим Бригид, быстро идущую по коридору в нашу сторону.

— Боже мой, исправь его поскорее! — шепчу я.

Мы сбиваемся в кучу, стараясь прикрыть испорченного херувима.

— Но я не могу сделать это вот так, под давлением! — испуганно бормочет Пиппа.

— Что здесь происходит, почему суета? — интересуется Бригид, уперев руки в бока. — Что вы тут делаете? Ну-ка, отойдите, дайте мне взглянуть!

Мы весьма неохотно повинуемся.

— Что за… Что это такое?

Бригид берет в руки статуэтку чудовищно уродливой танцовщицы, исполняющей канкан; херувим с женской грудью почему-то превратился именно в нее.

— Это из Парижа, недавно привезли, — вежливым гоном объясняет Фелисити.

Бригид ставит фигурку обратно в нишу.

— По мне, так это просто мусор какой-то.

Она ушла, а мы снова хихикаем.

— Это лучшее, что мне удалось сделать, — заявляет Пиппа. — При данных обстоятельствах.

Все головы разом поворачиваются в нашу сторону, когда мы наконец являемся на завтрак и усаживаемся на свои места за длинным столом. Сесили таращится на Энн, не в силах оторвать от нее глаз.

— Энн, у тебя что, новое платье? — спрашивает она, продолжая жевать бекон.

Мы четверо опоздали, так что нам досталась только овсянка.

— Нет, — отвечает Энн.

— Значит, ты изменила прическу?

Энн качает головой.

— Ну, как бы то ни было, выглядишь ты немножко лучше.

Со всех сторон мы слышим перешептывание и хихиканье. Сесили вновь занимается своим беконом.

Фелисити со стуком кладет на стол ложку.

— Это очень грубо, Сесили. Ты разве сама не понимаешь? Думаю, будет гораздо лучше, если ты сегодня будешь молчать весь день.

Сесили открывает рот, чтобы достойно ответить Фелисити, но… не произносит ни слова. Она едва может лишь чуть слышно шептать. Сесили в ужасе хватается за горло.

— Сесили, что случилось? — спрашивает Элизабет, подавая той стакан воды.

— Да она просто язык проглотила, — насмешливо бросает Фелисити.

— Фелисити, ты должна немедленно вернуть Сесили голос! — сердито говорит Пиппа, когда мы направляемся к классу на урок французского языка.

Фелисити кивает.

— Я знаю. Но вы должны признать — так она выглядит немножко лучше.