Сталин. Наваждение России - Леонид Млечин

— Что же тут у вас все евреи! Вы нам русачков, русачков давайте!

Сергей Сергеевич Дмитриев, профессор Московского университета, всю жизнь вел дневники. Они опубликованы в журнале «Отечественная история».

«Добираются до идеалистов и космополитов в физике и математике, — пометил в дневнике Дмитриев. — Затрудняет, видимо, специальность этих областей науки. С “вообще” здесь не подступишься, а знаний у “критиков” (присяжных!) нет. Но ничего, придет пора — и к ним ключики подберут…»

Началась подготовка к Всесоюзной конференции физиков, которая должна была повторить большую чистку, которую Лысенко устроил в биологической науке. Уже заседал оргкомитет, выявлявший «недостатки» физической науки. В ситуации борьбы с космополитизмом это открывало широкие возможности для избавления от научных оппонентов.

В отличие от завистливых, но малограмотных идеологов руководитель атомного проекта профессор Игорь Васильевич Курчатов понимал и значение теории относительности, и роль физиков-теоретиков. Он обратился за помощью к члену политбюро и заместителю главы правительства Берии. Лаврентий Павлович поинтересовался у Курчатова, правда ли, что квантовая механика и теория относительности являются идеалистическими. Курчатов ответил просто:

— Если их запретят, то и атомной бомбы не будет.

Берия, который понимал, что его ждет, если бомбы не получится, бросился к Сталину. Для вождя бомба была важнее идеологии.

Секретариат ЦК принял постановление:

«Во изменение постановления ЦК ВКП(б) от 31 января 1949 года отложить созыв Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики высших учебных заведений и научных работников Отделения физико-математических наук Академии наук СССР ввиду неподготовленности этого совещания».

Советская физика была спасена. Не тронули даже физиков-евреев как «полезных для государства», хотя эта послевоенная идеология борьбы с космополитизмом была густо замешена на антисемитизме.

В чем же был смысл идеологических кампаний, которые наносили ущерб государству? Зачем устраивать истерику в масштабе всей страны? Константин Симонов вспоминал сталинские слова:

— Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия.

В аппарате ЦК составили «План мероприятий по пропаганде среди населения идей советского патриотизма». В нем говорилось:

«Во всей политической работе необходимо настойчиво подчеркивать, что сейчас нет другого народа, который имел бы такие великие заслуги перед человечеством, какие имеет советский народ…

Нужно вскрывать духовное обнищание людей буржуазного мира, их идейную опустошенность… Нужно показывать растление нравов в капиталистическом обществе, моральную деградацию людей буржуазного мира. Необходимо в то же время подчеркивать моральное превосходство и духовную красоту советского человека, работающего на пользу всего общества.

В основу работы по воспитанию советского патриотизма должно быть положено указание товарища Сталина, что даже “последний советский гражданин, свободный от цепей капитализма, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства”.

Симонову казалось, что в словах Сталина есть резон, что воспитание советского патриотизма полезно для страны. В реальности это служило усилению холодной войны и разжиганию враждебности к Западу. Более проницательные люди это поняли. Профессор Сергей Дмитриев в марте 1949 года описал в дневнике заседание ученого совета исторического факультета: обсуждали меры по очищению факультета от космополитов. Говорили о троцкизме, о вражеской, подпольной работе группы историков…

Дмитриев изумленно спросил соседа-коллегу:

— Что лежит в основе всего этого дела?

— Война, — ответил тот. — Готовить нужно народ к новой войне. Она близится.

Понятие «холодная война» с течением времени утратило свой пугающий смысл. Но ведь это было время, когда обе стороны психологически уже вступили в войну горячую. И сталинское руководство настраивало людей на подготовку к большой войне.

Большевистская революция была сама по себе провозглашением холодной войны, потому что ставила целью мировую революцию. И до Горбачева никто от этой цели не отказывался. Разве Сталин хотел мирного сосуществования? В Москве обозначили внешнего врага и связали его с врагом внутренним. Считали, что подготовку в большой войне следует начать с уничтожения внутреннего врага. Это сплотит народ.

Внешнеполитическое положение Советского Союза летом 1945 года было идеальным. Победитель Гитлера мог рассчитывать на самое дружеское участие со всех сторон. После разгрома Японии Соединенные Штаты стремительно сокращали свою армию, их сухопутные силы стали в десять раз меньшими, чем советские. Серьезных врагов не было. И не надо было их создавать. Страна чувствовала бы себя в полнейшей безопасности в послевоенные годы…

Как же так получилось, что союзники очень быстро превратились во врагов?

Сталин говорил своим партийным товарищам:

— В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.

Сталин, во-первых, хотел, чтобы мир признал новые советские границы, то есть включение в состав СССР прибалтийских республик, территорий, присоединенных в результате раздела Польши, а также Бессарабии и Буковины, прежде принадлежавших Румынии. Во-вторых, он намерен был создать вокруг Советского Союза пояс дружественных государств. Все территории, на которые вступила Красная армия, должны были войти в советскую сферу влияния.

— Американцы, — говорил наркому Молотову посол США в Москве Аверелл Гарриман, — прекрасно сознают, что в небольших странах Восточной Европы Советский Союз имеет специальные интересы и должен иметь специальное положение. Но общественное мнение США считает, что Болгария и Румыния «подавлены» Советским Союзом, что выборы в этих странах не свободны, а правительство является «русской креатурой».

«В этом месте я прервал Гарримана, — отметил Молотов в записи беседы, — и между нами произошла довольно длительная дискуссия по вопросу о том, что такое демократия вообще и демократия в Болгарии и Румынии в частности».

В Москве, Вашингтоне и Лондоне по-разному понимали, что такое «особые интересы», и сильно заблуждались относительно намерений друг друга.

В Москве считали, что в своей сфере интересов вправе поступать так, как считают нужным. Сталин спокойно отказался от участия в управлении Италией и Японией. Однако же Восточную Европу считал своей вотчиной. Не мог понять, почему американцы озабочены ситуацией в столь далеком от них регионе. Не потому ли, что американцы претендуют на мировое господство?