Книги онлайн и без регистрации » Историческая проза » Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ... 141
Перейти на страницу:

Согласно показаниям Воронича, “особенное возмущение с его (Калашникова. – В. Ш.) стороны вызывала коллективизация деревни и раскулачивание…”. Воронич, кстати, давно знал Калашникова и подчеркивал, что “в начале революции он был настроен довольно лево, но потом постепенно пришел к вышеуказанной позиции”.

Другими словами, в доме Калашникова говорилось вслух то, что думала значительная часть тогдашней, еще не до конца запуганной интеллигенции. Хармса при этом, по показаниям Калашникова, “особо значительно затрагивали” вопросы, “связанные с отсутствием в СССР свободы слова, собраний и печати”. Лишая аполитичных писателей возможности публиковать свои произведения, советское государство выталкивало их в политическую оппозицию. В этом смысле с 1931 по 1985 год мало что изменилось.

Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру

Николай Воронич. Фотографии из следственного дела, 1931 г.

Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру

Петр Калашников. Фотографии из следственного дела, 1931 г.

Тем временем круг обэриутов понес первую утрату. 4 октября умер от скоротечной чахотки его самый младший участник, Юрий Владимиров. Хармс не пришел на панихиду, а удивленному Пантелееву объяснил: “Я никогда никого не провожаю”. Он все еще пытался заслониться от смерти. Пока – естественной. Туберкулез унес спустя три года и Вагинова: это было второй потерей. А дальше начались смерти иные, насильственные или почти насильственные. 1937 год унес Олейникова, а в 1941–1942 годах от вражеской пули, от голода, в ссылке, за тюремной стеной ушли из жизни пять или шесть человек, так или иначе связанных с ОБЭРИУ. В том числе и сам Хармс…

Осенью 1931 года опасность уже подошла к нему и его друзьям вплотную – в первый раз за десятилетие. Но они ни о чем не догадывались, видимо, вплоть до самого 10 декабря, когда в дверь квартиры на Надеждинской и еще в несколько дверей властно постучали.

3

В течение 1931 года Хармс и его друзья (но, в первую очередь, сам он) оказались в центре острой и идеологически окрашенной дискуссии, которая в свою очередь спровоцировала их арест.

В начале ничего не предвещало бури. К 1931 году нападки на детских писателей “маршаковского” круга утихли настолько, что сторонники этого направления решили начать осторожное наступление. В Ленинграде вышел сборник критических статей “Детская литература”. Наступление было хорошо подготовленным и “защищенным” – предисловия к сборнику написали “сами” Луначарский и Горький. Правда, Наркомпрос уже утратил свой пост и находился на дипломатической работе, а голос “буревестника революции”, только вернувшегося из Сорренто, не обладал еще всей полнотой властного авторитета.

Предисловие Луначарского (явно далекого от темы) констатировало “грустное положение дел” с детской книгой в СССР. В то же время отмечались удачи, и, между прочим, для Даниила Ивановича у бывшего наркома нашлось доброе слово: в области “веселой книжки” “приходится считаться с тем же Маршаком, с Хармсом – один-два, и обчелся”[263]. Трудно сказать, читал ли Луначарский Хармса прежде или судил о его стихах лишь по цитатам, приведенным в сборнике. Статья Горького, ранее напечатанная в “Правде” (1930. № 8), представляла собой образец советской казуистической демагогии, в данном случае направленной на доброе дело. Начинал Горький с разговоров о “вредительстве”, о деле Промпартии и т. д., потом переходил к тем деятелям литературы и искусства, для которых “строительство социалистической культуры органически враждебно”. Произнеся все полагающиеся по этим поводам ритуальные слова, Горький делал неожиданный пируэт: “Лично мне кажется, что “вредители” этого рода не так опасны, как они, вероятно, думают о себе… Гораздо вреднее тот тип бессознательного вредителя, который относится к буржуазной культуре панически и целиком отрицает ее, забывая ту оценку подлинных завоеваний этой культуры, которую дал В.И. Ленин”[264]. Таким образом, орудие незаметно разворачивалось, и рапповцы и партийные деятели, которые “проповедуют “организованное понижение культуры”, которые “следуют букве закона, но не духу его”, сами оказывались под прицелом; роковой ярлык, которым они так активно пользовались, вешался на них самих. “В качестве примера, – продолжал Горький, – можно привести шум, поднятый недавно на страницах “Литературной газеты”. Шум этот был поднят против людей, которые, работая в Детском отделе Гиза, сумели выпустить ряд весьма талантливо сделанных книжек для детей…”

Дальше шли статьи. Имя Хармса упоминалось (в позитивном контексте) в трех из них. Статья Т. Трифоновой “Революционная детская книга” (в которой резко обличались приспособленцы, берущиеся за революционные темы, в том числе Л. Лесная (Гештовт), включала цитату из рассказа Хармса “Как старушка чернила покупала”:

Направо у стенки диван стоит, на диване сидит толстый человек и тонкий. Толстый что-то рассказывает тонкому и руки потирает, а тонкий согнулся весь, глядит на толстого сквозь очки в светлой оправе, а сам на сапогах шнурки завязывает.

– Да, – говорит толстый, – написал я рассказ о мальчике, который лягушку проглотил. Очень интересный рассказ.

– А я вот ничего выдумать не могу, о чем бы написать, – сказал тонкий, продевая шнурок через дырочку <…>

– А сюда вы зачем пришли? – спросил старушку толстый человек.

– А я нигде чернил найти не могла, – сказала старушка, – всех спрашивала, никто не знал. А тут, смотрю, книги лежат, вот и зашла сюда. Книги-то, чай, чернилами пишутся!

– Ха, ха, ха! – рассмеялся толстый человек. – Да вы прямо как с луны на землю свалились!

– Эй, слушайте! – вдруг вскочил с дивана тонкий человек. Сапог так и не завязал, и шнурки болтались по полу. – Слушайте, – сказал он толстому, – да ведь вот я и напишу про старушку, которая чернила покупала.

Т. Трифонова по поводу этого фрагмента замечает: “Хармс, по-видимому, думал, что он “раскрыл прием” написания одной этой книжки. Нет! Он блестяще показал все еще не изжитую кабинетность писательской работы…”[265]

Трактовка, мягко говоря, тенденциозно-упрощенная, но видно скорее доброжелательное отношение критика к писателю.

О Хармсе, кроме того, писали В. Бармин (статья “Веселые книжки”) и молодой “формалист”, будущий крупный литературовед Б.Я. Бухштаб (статья “О детской поэзии”).

В обеих статьях отдается должное мастерству Чуковского, порвавшего с традициями дореволюционной мещанской детской литературы и создавшего новую школу. Но его поэзия провозглашается устаревшей, неактуальной по идеологическим причинам. Бармин ставит в вину Корнею Ивановичу “взгляд на мир глазами ребенка, воспитанного в индивидуалистических традициях”, для которого “величайшими благами в мире оказываются “сто фунтов шоколада и тысяча порций мороженого”[266]. Бухштаб констатирует, что Чуковский “ориентируется на ребенка детской, а не детского коллектива”, что его стихи “оторваны от социальных переживаний” и потому “все меньше будут становиться достоянием детей”[267]. Чуковскому противопоставлялся в этом отношении Маршак – автор “Битвы с Днепром” и “Отряда”. Непосредственно вслед за ним возникает имя Хармса. Бармин видит его заслугу в том, что он, “опираясь на детское творчество, нашел те условия, в которых слова и способы соединения слов[268]входят в сознание с наибольшей эффективностью”:

1 ... 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ... 141
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?