Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– А саму Елизавету тебе что, совсем не жаль?

Корилла смотрела на Алехана, пытаясь уловить хоть малейший признак волнения в его поведении. Однако, Орлов оставался веселым и невозмутимым.

– До судорог душу мою она не доводила, как порой тебе удавалось. Сластолюбец я закоренелый, но страстью к ней захвачен не был. И пусть положение моё в этом деле кому-то неказистым покажется особенно, если все эти наветы смаковать, однако же замечу я, к своему сожалению, что почему-то все замечать не хотели, что чахотка у неё была и была, похоже, застарелая, но она и сама тщательно скрывала это ото всех. Худо ей пришлось в Петербурге, это точно. Дорогу же она сама себе выбрала такую, а не моему велению следовала. Хлопотливое дело было, не скрою, но не всё забавы нам вкушать, иногда и дела государевы исполнять надобно. Мне лгать ей исправно – это как тебе стих сочинять, собьешься – всё наружу лезет.

Корилла согласно кивнула головой, стараясь не гневить графа.

– И впрямь, собеседницей я для тебя уж очень придирчивой оказалась. Впрочем, ты меня знаешь!

– Я и итальянцев знаю! Вот и Казанова ваш тоже…Я поначалу думал – он на бедность просить изволит, когда приехал ко мне в Ливорно. Нет, авантюры его манили тогда более всего.

– Вот как? Ты и с Казановой знакомство водил?

– Да, – ответил Алехан, – разве я тебе о нем никогда не рассказывал?

– Впервые слышу от тебя его имя.

Граф заерзал и провел ладонью по лбу, поняв, что лишнего брякнул себе во вред.

– Откушай прежде хоть что-нибудь, разговорами-то сыта не будешь!

– А когда про Казанову?

– А причем тут он?

– Все же хотят про него знать. Его похождения по Италии в последние годы обросли такими слухами, что хоть романы пиши! Хорошо бы их с твоей помощью попробовать развеять. Ради этого я готова слушать тебя сколь угодно долго, и никаких кушаний мне не надо.

Граф был немного озадачен намерением Кориллы продолжать разговор. Алехан считал себя знатоком дамских сердец и был уверен в намерениях итальянки перейти от пустых разговоров к делам, имеющим касательство только их двоих. Он почувствовал это по недвусмысленным взглядам, которые она бросала на него украдкой, боясь в то же время встретиться с ним глазами, по которым можно было прочитать ее желания. Всякий раз Корилла злилась и ощущала себя беспомощной, находясь рядом с этим северным медведем, взгляд которого сводил её с ума.

Однако на сей раз граф явно торопился: Корилла ещё не всё выведала, ещё не все слухи, зачастую ложные, были развеяны. Орлову пришлось смириться.

– Казанове нужно было видеть меня по одному делу. И случай выдался ему прямо перед самым уходом эскадры моей в Морею в 70-м году. Он был с дороги – прибыл из Турина, проехав из Марселя через Антиб и Ниццу. Прознав, что я, граф Орлов, не пользуюсь средь его друзей репутацией искусного моряка, он отчего-то убедил себя, что без его помощи русским адмиралам Константинополем не овладеть. Если бы воевали англичане, тогда да, конечно, а вот русские – ну, никак не смогут без него обойтиться.

– А, может, он просто скрывался от кого-то, как обычно, или обстоятельства его были неказистыми? Или по причине невезения в карточной игре? Может быть, и от дел безотлагательных имел разочарование какое? Впрочем, всякое могло случиться! – махнула рукой Корилла.

– Можно всяко предположить. Настаивая на полном ко мне уважении, он высказал готовность предложить мне свои услуги. Мы стояли тогда в Ливорно, ветра были препротивные, и мы ждали погоды, готовые в любой момент сняться с якоря и начать поход. Казанова имел рекомендательные письма от моих европейских знакомых, а посему отказать ему сразу я просто не смел. Его мне представил хорошо тебе знакомый английский консул в Ливорно, у которого я перед самым отплытием имел удовольствие остановиться. Я подозревал, что встречал его в Петербурге и не сомневался тогда в Ливорно, что его присутствие у меня на корабле будет весьма приятно нам обоим. Но я был занят необыкновенно и не мог поначалу уделить ему должного внимания. Слава Богу, польский посланник в Венеции, г-н де Лолье, что был у меня на докладе, оказался его знакомым и занял моего гостя разговорами. Получив разрешение на аудиенцию, Казанова прождал однако в приемной почти весь день. Он, видимо, принял это за неучтивость, но я ответствовал ему тогда приглашением к обеду. Помню, его крайне удручал мой застольный политес. Ты же знаешь, я вечно требую от гостей кушать больше. Вот и тогда я покрикивал своё любимое «Ешьте же!». Казанова, как мне казалось, весело повторял за мной эту фразу по-русски, но по лицу его я чувствовал, что он ожидал от обеда другого. То ли пища наша ему казалась дурной, то ли вино отдавало морской водой, а, может, ещё чего. Оригинал он был ужасный, требовал себе отдельный куверт – из одной тарелки с соседями ему кушать было несподручно. А, возможно, ему было не совсем приятно, что гости мои сидели без разбора чинов и званий. Разговор наш, обычно напоминавший более всего кошачий концерт, как-то прервал сам Казанова, и монолог его затянулся надолго.

У Орлова снова пересохло горло, и он выпил ещё вина, заранее предвидя очередной неодобрительный взгляд своей возлюбленной.

– Так чем же он сумел так привлечь ваше внимание?

– Осмелюсь признаться, – Алехан сделал паузу, – разговор зашел о женщинах, да простит меня, простолюдина, сиятельнейшая Корилла Олимпийская.

Алехан попытался сохранить игривый тон, но собеседница остановила его властным жестом.

– Снова о женщинах – ему же тогда все сорок пять было, а то и больше! Лгал, небось, сеньор по своему обыкновению!

– Не знаю точно, но постарел он сильно. Будучи в Петербурге, он выглядел весьма моложаво.

– Так чем он вас так потешил?

– Разговор касаем был только уха мужского, и обидеть тебя таким манером не решусь. Сей повеса позволял себе игривый тон, поведав о своем всяческом беспутстве.

– Граф, это очень хорошо, что вы так деликатны, но уверяю Вас, что я не отвечу презрением, если вы будете искренни.

– Если уж вы так настаиваете и время терпит, то извольте, любезный друг, я изложу историю, как было. Дело в том, что Джакомо Казанова приехал к нам в Петербург именно зимой, после двух месяцев пребывания в Риге и оставался в России целых девять месяцев, никак не меньше. Жил он на улице Миллионной. Погода наша, как назло, не баловала его совсем – за весь 65-й год не выпало ни одного погожего дня. Посетил он и Москву, родину мою. Сравнивая Петербург с Москвой, он отмечал, что люди у нас в Москве покладистее, а женщины красивее, нежели в Петербурге. Удивительно мне было слышать от него, что жители Петербурга, якобы, все поголовно были лишены душевной чувствительности. В Москве, считал он, все иначе. Дело, конечно, спорное. Благодаря множеству рекомендаций он находил в России отменный прием. Пожалуй, единственное, что он отмечал положительного у петербуржцев, так это то, что кроме французского все образованные люди ещё и по-немецки объясняться могли. Возможно, говорил он это от великодушия.