Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Закончив с указом о самогоноварении, батька подошел к окну и долго в него смотрел.

— До брезгу засиделись, — сказал он. — Теперь еще надо закон о бабах принять. Чтобы, значит, не отказывали бойцам нашей повстанческой армии.

С этим законом справились довольно быстро, некоторые споры вызвало только положение, в котором женщина должна встречать бойца повстанческой армии. Нагайкин высказывался за разнообразие, но батька был поклонником классического направления в сексе. А кто с батькой спорить будет? Тут ведь главное не поза, главное — добровольность.

Подписав указы, батька подобрел и кликнул хозяйку хаты.

Хозяйка была заспанной, но на стол накрыла сноровисто и быстро.

Были на столе помидорчики соленые, огурчики малосольные, вареные яйца, заботливо очищенные от скорлупы, колбаса украинская домашняя с перчиком, сало прожилочное на пять слоев, паштеты, дымящиеся чинютки, маринованный сладкий перец, шпигованный морковью и чесноком, крупно порезанный лук и домашний пышный хлеб, нарезанный огромными ломтями. Натюрморт достойно увенчивала четверть с прозрачным, как слеза, самогоном.

— Вот оно, — довольно сказал батька Лукаш. — Пока коммуняки суетятся да народу рай на земле обещают, мы давно к изобилию пришли. Потому как к земле ближе. С народом на одном поле стоим.

И поступил как истинный атаман — сам сел за стол и начальнику штаба место подле себя указал. Себе плеснул щедро, а начальнику штаба не в пример щедрее отмерил. Такой уж был он командир, всегда впереди, на лихом коне, и про бойцов никогда не забывал.

Причаститься, однако, не успели.

— Батька! — в избу ворвался адъютант Иван Белов, с одного из близлежащих к Калачу хуторов, возвышенный Лукашем за отчаянность и простодушную открытость. — Разведка приехала! Говорят, у Заканальной эшелон с отдыхающими стоит. На юг, заразы, намылились!

Батька прищурился.

Прищур этот его говорил о многом. Далеко смотрел батька Лукаш, многое видел.

— Два экипажа с полной выкладкой к Тингуте, — сказал он. — «Ауди» не трогать. Еще пригодятся. Ванька, слышал, что я сказал?

— Слышу, атаман, — с ленцой близкого к начальству человека отозвался Белов.

Со двора вошла румяная и возбужденная хозяйка.

— Гриша, — ластясь к атаману, сказала она. — Пускай там твои хлопцы пошукают малость. Раз на юг едут — косметика должна быть. И чирики[33] приличные пусть посмотрят, размер мой ты знаешь.

Женщине как откажешь?

Вот и пришлось атаману пуститься в совсем незапланированную поездку. А как же! Командир всегда впереди, даже если он едет на «жигулях». Что и говорить, на «жигулях» оно, конечно, быстрее, но преследовать поезд все-таки лучше на лошадях. Они лучше приспособлены к тому, чтобы пуститься вскачь по колдобинам и буеракам вслед чадящему и окутанному белыми клубами паровозу, тянущему за собой полтора десятка вагонов.

Но батька Лукаш не зря считался талантливым степным стратегом — две машины по степной пыльной дороге обогнали медленно ползущий состава и на станции Тингута встали боевым заслоном — два гранатомета и полдюжины «Калашниковых» любому могли внушить уважение. Подобным образом батька начал укомплектовывать экипажи машин сразу — у него был опыт чеченской кампании, а там ликанаци[34] так и действовали — в машине находились гранатометчик и два автоматчика, да еще водитель, вооруженный все тем же автоматом. Что и говорить, группа получалась мощная. А хороший опыт, пусть даже бывшего врага, почему не перенять?

Группы степного дозора машинист поезда заметил еще издалека и сразу принялся сбрасывать скорость. И правильно делал — локомотив ему принадлежал на праве частной собственности, да что там говорить — кормил он семьи машиниста и его помощников, потому и терять его никак нельзя было. По негласному уговору машинисты при нападении степняков никуда не спешили, а степняки в свою очередь к паровозам относились с хозяйской бережливостью. И понятно было — один паровоз взорвешь, другого не пожалеешь, а там и запустение настанет на стальной магистрали. Чем прикажете тогда кормиться? Где мануфактуру и гроши брать?

Правда, последнее время грабить поезда становилось все опаснее и опаснее. Пассажиры перестали быть баранами, иногда они занимали круговую оборону и отстреливались из «калашей» и ручных пулеметов до последнего. Не раз уже повстанческой армии батьки Лукаша приходилось отступать бесславно. У железнодорожного полотна задерживаться опасно, могут подтянуться правительственные войска, а чтобы тягаться с ними, у батьки сил пока не хватало.

Но на этот раз отступать не хотелось. Уж больно лакомый кусочек стоял на железнодорожных путях — полтора десятка вагонов с сибирскими богачами, решившими покутить на азовских берегах. Правда, организованы они были неплохо, да и вооружены не хуже батькиных хлопцев. От железнодорожного полотна время от времени грозно рокотал РПГ, и в цепи бойцов, заходивших со стороны степи, вставали грязно-желтые султаны разрывов.

— При бабках путешественники, — батька подмигнул Нагайкину. — Видал-миндал, как огрызаются? Неужто моя Оксана без чириков останется?

Не осталась.

Наркоман Руслан, отчаянная приблуда санкт-петербургская, дезертир из военных морячков, подобрался ближе и ахнул в самый отчаянный вагон из ручного огнемета «Шмель». Вагон раздуло, из него во все стороны рванули языки пламени, и тут же в дверях остальных теплушек показались белые флаги.

Подбоченясь, атаман принимал капитуляцию путешественников.

Трофеев было много. Трофеи складывали перед «жигулями», деньги и ценности, подлежащие внесению в казну Еглани, ссыпали на разостланный на капоте машины платок. Кучка ценностей постепенно росла, отчего настроение батьки Лукаша на глазах улучшалось. Грабежом это назвать было нельзя. Не все забирали, с умом действовали — на отдых впритык оставляли и не на полный, как себе отдыхающие наметили, срок, а на его половину. Скорее, это следовало называть относительно справедливым дележом чужого имущества. А иначе поступать батька Лукаш запрещал. Всякая шкурка должна быть на вырост, нельзя, чтобы ее снимали всего один раз.

До третьей гражданской батька был простым сельским учителем Григорием Лукашевым. Жизненный путь его был прям и прост — семилетка, год службы в рядах губернской гвардии, откуда Григорий пришел с сержантскими лычками, педагогические курсы, где ему напомнили основы арифметики и алгебры, а потом шесть лет упорной педагогической работы, на которой знания в сельских деток приходилось буквально вбивать, и в самом прямом, а вовсе не в переносном смысле. Начавшаяся война была той отдушиной, которая помогла Григорию Лукашову забыть о педагогике. Двухлетняя рубка с соседним Суроминским районом из-за заливных лугов у Дона помогла ему выдвинуться, в боях будущий атаман себя не жалел, верно, очень уж боялся он вернуться к своей прежней работе. С началом третьей гражданской атаман Лукаш взялся защищать район от разной революционной и контрреволюционной сволочи, набрав же силу, объявил себя Верховным правителем Еглани. Первым делом он упразднил поселковую администрацию, поручив рождения, бракосочетания и смерти записывать местному попу, развелся с женой и сшил себе красные галифе с подшитым кожей задом. Чуть позже он провел инспекцию егланских деревень, провел перепись мужского населения и осуществил мобилизационную политику. Разумеется, призыв в повстанческую армию ослабил егланские деревни. Но батька Лукаш меньше всего надеялся на местное производство, но твердо верил, что прокормить Еглань могут соседние районы. Или железная дорога.