Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Впоследствии у меня будет случай отметить ваш ценный и выдающийся труд для Германии, ваше служение нашей стране, когда ваше решение — о котором я так сожалею — станет свершившимся фактом.

Примите, пожалуйста, мои заверения в глубочайшем уважении и поверьте мне.

Искренне ваш,

фон Гинденбург».

Само собой разумеется, что вторая часть моего письма, объяснявшая мотивы моей отставки, была изменена при публикации. Я не собирался создавать ненужные трудности для правительства. К сожалению, я пострадал от этого, поскольку мою отставку иногда неверно воспринимали даже люди, исполненные самых благих намерений. Сегодня больше нет причин что-либо скрывать. Когда вступил в силу меморандум Гувера, план Янга прекратил существование — почти через пятнадцать месяцев после своего появления.

Пресса и рейхстаг обвиняли меня в том, что я якобы неоправданно чинил трудности для правительства. На это Мольденгауэр отвечал в рейхстаге с честью и достоинством: «Все наши дела с Шахтом осуществлялись на основе полного взаимопонимания, я же лично никогда не имел с ним серьезных разногласий… Действия доктора Шахта согласуются с его ощущением, что он больше не несет ответственности за план Янга. Никто не может отрицать тот факт, что план временно вызывал в правительстве некоторое смятение… Я сожалею о его отставке, но сознаю, что он выбрал путь, открытый для человека его положения».

Легко понять, что я тогда много размышлял о последних годах. 19 октября 1924 года, через год после моего назначения, федеральный канцлер (Маркс) писал:

«Перед вводом в обращение рентной марки 15 ноября прошлого года федеральное правительство нуждалось в помощи выдающегося эксперта по банковским вопросам, чтобы провести обусловленные им меры. В ответ на эту потребность вы сразу предоставили себя в распоряжение общества за несколько дней до того же 15 ноября. Большое значение вашего сотрудничества в деле введения в обращение рентной марки, а также стабилизации ценности новой валюты признается правительством с высокой оценкой и благодарностью.

С величайшим уважением и признательностью,

искренне ваш,

Маркс».

22 октября 1924 года отец прислал мне поздравительное письмо, написанное в его непретенциозном стиле, которое я храню как память:

«Дорогой Яльмар!

Мыс мамой шлем тебе самые сердечные поздравления в связи со вчерашним обращением федерального канцлера. Все, о чем я когда-либо мечтал и к чему стремился в юности, но так и не достиг, я вижу реализованным в тебе. Мы с мамой рады, что дожили до этого дня. Мы гордимся тобой и надеемся, что ты будешь пользоваться плодами своих трудов долгое время.

С любовью,

твои родители».

Оставление поста председателя Имперского банка далось мне нелегко. В течение более шести лет своего нахождения во главе банка мои отношения с коллегами-директорами и банковским персоналом приняли столь доверительный характер, что в банке восстановился и возрос «корпоративный дух», которым он славился с давних пор.

Кроме того, за время моей работы деятельность Имперского банка приносила немалую пользу немецкой экономике, а его репутация в финансовом мире достигла прежнего высокого уровня. Мы также поддерживали связи с ведущими центральными банками по всему миру.

Мои деловые поездки совершались не только в европейские столицы, но также в Нью-Йорк, где я нашел в лице Генри Стронга, тогдашнего главы Федерального резервного банка, особенно благожелательного друга и советника.

Стронг был первоклассным знатоком финансовых и банковских условий в Соединенных Штатах, горячо заинтересованным в координации деятельности американского денежного рынка с зарубежными рынками. Этой цели служили в дальнейшем наши встречи председателей центральных банков как в Европе, так и в США. Наши собрания в небоскребе Федерального резервного банка посещали главы центральных банков Нью-Йорка, Лондона, Парижа и Берлина. Дискуссия неизменно проходила в атмосфере полной гармонии.

Даже в период сухого закона Стронг не пренебрегал алкоголем. В знак благодарности за его гостеприимство я прислал ему однажды ящик самого тонкого во всей Германии (и самого крепкого) вина из Пфальца. Во время очередной встречи со мной и коллегами в Нью-Йорке он сказал:

— У меня осталась бутылка вашего прекрасного вина. Вы должны разделить ее со мной за ланчем.

Во время трапезы он поднял бокал и приветствовал нас словами:

— Господа, этот чудный свет мозельского прислал мне Шахт.

Я немного опешил, но затем рассмеялся и сказал:

— Стронг, если ты называешь это светом мозельского, то я пришлю тебе в следующий раз настоящий спирт.

Другой забавный эпизод был вызван тем, что Имперский банк поместил в Федеральный резервный банк в Нью-Йорке немалые депозиты в золоте. Стронг собрался не без гордости показать нам хранилища, расположенные в глубоком подвале под зданием, и заметил:

— Господин Шахт, вы увидите, где хранится золото Имперского банка.

Пока персонал банка разыскивал тайник с золотом Имперского банка, мы со Стронгом прогуливались по подземелью. Несколько минут подождали, наконец ему сообщили:

— Господин Стронг, мы не можем найти золото Имперского банка.

Стронг смутился, но я его успокоил:

— Не важно. Я верю, когда вы говорите, что золото там. Даже если его нет там, вы нашли хорошее место, куда его переместить.

К сожалению, я оставил одну существенную проблему нерешенной, когда подошло время отставки. Это проблема иностранных займов Германии.

Перед лицом сложившегося положения я говорил: «Без сомнения, в Германии не найдется человека, который допустил бы, чтобы автономия и федерализм стали препятствием финансовой и монетарной политики, несущей благо всей стране».

Я ошибался, к несчастью: таких людей было много. В результате финансовая политика страны влекла ее к катастрофе. Даже письмо президента Гинденбурга от 2 апреля 1930 года — даты моей официальной отставки — не могло рассеять тревогу.

«Когда в роковые дни 1923 года вас призвали на ответственный пост уполномоченного по национальной валюте, вы сыграли решающую роль в преодолении обстоятельств, которые представляли в то время величайшую опасность для Германии. Среди тех, кто имеет заслуги в воссоздании консолидированной валюты, ваше имя навсегда займет место в первом ряду.

В течение более шести лет пребывания председателем Имперского банка вы считали первейшим долгом сохранять и укреплять то, что было внедрено в практику при вашем дальновидном содействии».

Прекрасные, уважительные слова. Но — увы! — только слова, которые были бессильны предотвратить опасность, угрожавшую всей Германии и ее народу.