Нити судьбы - Мария Дуэньяс

Я собиралась придумать достойный ответ, но меня отвлек голос, раздавшийся за спиной.

— Настоящая конфетка, — прошептал Феликс из своего укрытия в коридоре.

— Что ж, пойдемте? — просто сказала я, сдержав улыбку.

Логан тоже не успел мне ответить, потому что в этот момент в зал, как ураган, ворвалась Канделария.

— Секундочку, дон Маркос, — произнесла она, подняв руку, словно прося слова. — Позвольте дать вам один маленький совет, прежде чем вы уйдете.

Логан посмотрел на меня с некоторым недоумением.

— Это моя подруга, — пояснила я.

— А, хорошо, я вас слушаю.

Канделария приблизилась к журналисту и, делая вид, будто собирает соринки с его пиджака, заговорила:

— Да, послушайте меня внимательно, дорогой борзописец. Вы не представляете, сколько злоключений пришлось пережить этой бедной девочке. И если вы, франт заграничный, вздумаете запудрить ей мозги и она от этого пострадает, мы уж с моим братом позаботимся, чтобы в один прекрасный вечер вас встретили с перышком в мавританском квартале и разукрасили вторую половину мурла, пока еще целую, — да так, чтобы на всю жизнь память осталась. Ну что, вам все ясно, дорогой?

Журналист не ответил: к счастью, несмотря на безупречный испанский, ему немногое удалось понять из угрожающей речи моей компаньонки.

— Что она сказала? — озадаченно повернулся он ко мне.

— Ничего важного. Пойдемте, иначе опоздаем.

Меня распирало от гордости, когда мы выходили. Не потому, что я великолепно выглядела, рядом со мной шел привлекательный мужчина и мы направлялись на важный прием — у меня были настоящие друзья, всегда готовые прийти на помощь.

Улицы украшали красно-желтые флаги, гирлянды и плакаты, приветствовавшие высокого гостя и прославлявшие его свояка. Сотни арабов и испанцев высыпали из домов. Балконы и крыши были полны народа. Молодые люди забирались на столбы, фонари и заборы, чтобы наблюдать за происходящим; девушки с накрашенными губами ходили, держась под руку. Стайки ребятишек бегали туда-сюда, крутясь под ногами. Испанские дети были тщательно причесаны и надушены, мальчики — в галстучках, девочки — с атласными бантами в косах; марокканские мальчишки были в джеллабах и тарбушах, многие босиком.

Чем ближе мы подходили к площади Испании, тем плотнее становилась толпа и громче — голоса. Было жарко, и солнце все еще сильно светило; стало слышно, как музыканты из оркестра настраивают свои инструменты. На площади амфитеатром установили деревянные скамейки, и на них уже не осталось свободного места. Маркусу Логану пришлось несколько раз показывать свое приглашение, чтобы нас пропустили через заграждения, отделявшие любопытных от того пространства, куда могли попасть только избранные. По пути мы почти не разговаривали, вынужденные с трудом пробираться через галдящую толпу. Время от времени мне приходилось хвататься за руку Логана, а иногда он сам брал меня за плечи, чтобы не потеряться в бурлящем человеческом море. В конце концов нам удалось достигнуть цели. Желудок мой сжался от волнения, когда мы прошли через решетчатые ворота на территорию Верховного комиссариата, и я постаралась ни о чем не думать.

Вход охраняли несколько арабских солдат в парадной форме, больших тюрбанах и развевавшихся на ветру плащах. Мы прошли по саду, украшенному флагами и штандартами, и встретивший нас человек провел нас к многочисленной группе гостей, ожидавших начала приема под специально установленными белыми навесами. Под их тенью скопились форменные фуражки, перчатки и жемчуга, галстуки, веера, синие рубашки под белыми пиджаками с вышитым на груди гербом Фаланги и довольно много платьев, каждый стежок на которых был выполнен моими руками. Я со сдержанной любезностью поприветствовала нескольких клиенток и сделала вид, будто не замечаю обращенные на нас взгляды и шушуканье, раздавшееся со всех сторон. «Кто она, кто он?» — прочитала я по движению губ. Я узнавала многих гостей: большинство из них я видела прежде только на фотографиях, которые показывал мне Феликс, но некоторых из приглашенных хорошо знала. Например, комиссара Васкеса, искусно скрывшего свое изумление при виде меня.

— Вот это да, какой приятный сюрприз! — произнес он, оставив компанию знакомых и направившись к нам.

— Добрый вечер, дон Клаудио. — Я старалась говорить как можно естественнее — не знаю, насколько мне это удалось. — Очень рада вас видеть.

— Правда? — с иронией спросил он.

Я не успела ничего ответить, на несколько секунд впав в ступор, а комиссар тем временем поприветствовал моего спутника:

— Добрый вечер, сеньор Логан. Вижу, вы прекрасно освоились в нашем городе.

— Комиссар вызывал меня к себе в участок, как только я приехал в Тетуан, — пояснил мне журналист, когда они обменивались рукопожатиями. — Небольшие формальности, связанные с регистрацией иностранцев.

— На данный момент господин журналист вне подозрений, но обязательно сообщите мне, если заметите что-нибудь сомнительное, — пошутил комиссар. — А вы, Логан, берегите сеньориту Кирогу, этот год для нее выдался тяжелым, ей пришлось слишком много работать.

Закончив разговор с комиссаром, мы двинулись дальше. Журналист держался любезно и непринужденно, и я изо всех сил старалась скрыть от него, что чувствую себя не в своей тарелке. Он тоже почти ни с кем из собравшихся не был знаком, но это, казалось, нисколько его не смущало: он вел себя спокойно и уверенно, чему, вероятно, научила его профессия журналиста. Вспомнив рассказы Феликса, я принялась потихоньку описывать Логану гостей: этот господин в темном костюме — Хосе Игнасио Толедано, богатый еврей, директор банка «Хассан»; та элегантная дама в шляпе с перьями и с сигаретой с мундштуком — герцогиня де Гиз, знатная француженка из Лараче; тучный мужчина, которому сейчас официант наполняет бокал, — это Мариано Бертучи, художник. Все шло в соответствии с протоколом. Появились новые гости, затем представители испанских гражданских властей и военные и, наконец, — марокканские вельможи в своих экзотических нарядах. Потом с улицы донеслись крики, приветственные возгласы и аплодисменты. «Приехал, приехал, он уже здесь!» — послышались голоса. Однако высокий гость еще какое-то время не появлялся, задержавшись перед толпой, приветствовавшей его словно тореадора или американскую кинозвезду — из тех, что сводили с ума моего соседа.

Наконец долгожданный свояк Каудильо появился. Вставай, Испания![60] Он был в черном костюме-тройке, серьезный и надменный, очень худой и красивый, выглядевший старше своих тридцати семи лет, с почти белыми, зачесанными назад волосами, невозмутимым лицом, как пелось в гимне Фаланги, и внимательными кошачьими глазами.

Я, наверное, одна из немногих не горела желанием увидеть этого человека вблизи и пожать ему руку, но тем не менее неотрывно глядела в его сторону. Однако меня интересовал не сам Серрано, а тот, кто находился рядом, — Хуан Луис Бейгбедер, которого я видела впервые. Любовник моей клиентки и подруги оказался высоким, подтянутым мужчиной лет пятидесяти. На нем была парадная форма с широким поясом-фахином, фуражка, а в руках — небольшая трость. У него был узкий, сильно выступающий нос: под ним — темные усы, на нем — очки в круглой оправе, за стеклами которых виднелись умные глаза, внимательно следившие за происходящим вокруг. Он показался мне довольно странным и необычным человеком. Несмотря на форму, он совсем не походил на военного: более того, в его поведении проглядывало нечто театральное, хотя и не казавшееся неестественным — его жесты были изысканны и в то же время выразительны, смех звучал искренне, а голос — живо и отчетливо. Бейгбедер обходил гостей, приветливо со всеми здоровался, обнимал, похлопывал по спине, жал руки; улыбался и разговаривал то с одними, то с другими — с марокканцами, европейцами, евреями — и так без конца. Возможно, когда-нибудь, в свободное время, он и был романтичным интеллектуалом, каким мне описывала его Розалинда, однако в тот момент в нем угадывался лишь опытный светский человек.