Царство Агамемнона - Владимир Шаров

И вот перед тем как впятером сесть в поезд – Лидия, ее родители и мои родители, потому что я ехать категорически отказался, заявил, что намерен остаться в Москве закончить курс семинарии, – обе пары приступают ко мне и требуют (потом я узнал, что прежде они точно так же обрабатывали Лидию), чтобы я и беспаловская дочка, эта двенадцатилетняя гимназистка, обручились.

И снова на четыре голоса: что старец должен знать жизнь, какая она есть на деле. Потому что мирянин приходит к нему за советом не откуда-нибудь, а именно из мирской жизни, и вот ее надо знать, чтобы, если уж принял постриг, мог помочь людям. Человек нуждается не в абстрактных истинах, ты должен найти слова, которые впрямь нужны. А если ты до пострига мирской жизнью никогда не жил, просто не знаешь, с чем ее едят, – что ты ему скажешь? И опять: что старец – это монах, который в свое время всё испытал, через всё прошел и только тогда обратился к Богу. Значит, и другим может указать правильную дорогу к Спасителю. В общем, те вещи, которые говорят родители, когда не хотят, чтобы их единственный сын или дочь заперли себя за высокими монастырскими стенами, а затем всю жизнь жалели.

Я слушал не очень внимательно, потому что, ясное дело, слышал не в первый раз, даже знал, что ответить и по поводу старцев, и по поводу мирской жизни. Но тут отец, которого к тому времени уже дважды брали в заложники – в разгаре был красный террор, – то есть дважды могли поставить к стенке; последний раз три дня назад и тогда, отпуская его, чекист, в недавнем прошлом матрос Балтфлота, сказал, что отец настоящая контра и он в списках, так что пусть не надеется, в третий раз фарта не будет; в общем, ему было необходимо бежать из Москвы, причем бежать срочно. Никто ничего не преувеличивал, это в самом деле был вопрос жизни и смерти.

И вот отец говорит мне, что если я не обручусь с Лидией, из них пятерых никто никуда не поедет. Дальше всё было довольно страшно, но для Гражданской войны обыкновенно. Родители и Беспаловы кое-как добрались до областей Войска Донского, жили в Новочеркасске. Когда белые стали отступать, уходили вместе с ними. В конце концов уже при Врангеле оказались в Ялте, жили там почти год, пока фронт не рухнул и красные во главе с Фрунзе не ворвались в Крым. Надо было эвакуироваться, на каком-нибудь английском или французском транспорте плыть в Константинополь.

Родителей согласился взять английский линкор “Плимут”, а Беспаловых французский крейсер “Иль де Франс”, но проблема была не в этом: Лидию и ее родителей при посадке на пристани затолкали в разные лодки. Лодка со старшими Беспаловыми благополучно добралась до крейсера, а та, где сидела девочка, или потому что была перегружена, или из-за того, что на море началось сильное волнение, перевернулась и затонула. Впрочем, зеваки говорили, что случилось это недалеко от берега и, кажется, людям удалось спастись, выплыть прямо к ялтинской набережной. То есть спастись могла и Лидия, потому что вода была не очень холодная, а она отлично плавала.

После того как оба корабля бросили якорь в Константинопольском порту, пути моих родителей и Бес- паловых разошлись. Отца позвали в Белград преподавать литургику в тамошнем Богословском институте, а у Беспаловых была французская виза».

Но толку от нее было немного, старший Жестовский писал сыну, что Беспалову еще нет и сорока, а по виду он старик. И он и жена раздавлены гибелью дочери. Пишут в Белград, что вот они отобрали у Христа его невесту, обручили ее с младшим Жестовским и в ялтинском порту Господь восстановил справедливость – забрал свое. Жаловался, что Беспаловы не сомневаются, что все их несчастья из-за Жестовских: не было бы ультиматума сыну, ничего бы не произошло.

В общем, – рассказывала Электра, – в каждом письме старшие Жестовские требовали от моего отца, чтобы он поехал в Крым, попытался разыскать Лидию. Отцу, – говорила Электра, – это было не с руки, в то время у него уже была другая жизнь. Три года назад родилась я, теперь мать была беременна вторым ребенком. Отец работал обрубщиком металла в литейном цеху на заводе «Красный пролетарий», был на хорошем счету, готовился вступить в партию.

Всё же в конце концов он сдался, поехал в Симферополь, оттуда в Ялту, дальше еще почти три недели челночил по Крыму, но никого разыскать не удалось, и, написав родителям, что сделал, что они требовали, отец о беспаловском ребенке снова забыл. На сей раз до станции Пермь-Сортировочная.

После того как становится очевидно, кто они друг другу, Лидия и отец говорят, говорят и не могут наговориться, хотят всё друг о друге знать. Тем более что Николаю даже известно, что ее родители живы, живут во Франции, отец дает частные уроки математики, мама при нем (и то и то из родительских писем Жестовскому), выходит, оба кое-как тянут, но говорить с ними можно только о ней, о Лидии, больше их ничего не интересует.

Сразу же они решают, что напишут, как их свела судьба, вообще напишут большие, подробные письма родителям, где дадут отчет во всем, что с ними случилось за эти годы. Но то ли потому, что в этой жизни было слишком много разного и, если писать обо всем, нужно не письмо и даже не десять писем, а огромный роман, – дело свелось к открытке, где было сказано, что они живы и вместе”.

Среди того, что Лидия рассказала отцу Электры, было и как она спаслась, когда на ялтинском рейде перевернулась ее лодка (она и про свое спасение собиралась написать родителям, но почему-то тоже не написала). Сказала, что и выплыла и выбралась на берег, всё вроде бы было ничего, но сначала ее течением отнесло в море, там подхватило другое течение, в итоге Лидию выбросило на скалы в пяти километрах от Ялты.

Сил уже не было, ее било и било о камни, и когда в конце концов она выползла на гальку, вся была в синяках и кровоподтеках, слава богу хоть не поломанная. Потом два дня провалялась на берегу – не слушались ноги, даже не могла встать; когда пришла в себя, разыскала тропинку и пошла в горы. Она знала, что из Ялты ее родителей должен был забрать последний корабль, и сейчас, шаг за шагом поднимаясь всё выше, видела пустой Ялтинский рейд, без единого корабля до самого горизонта. Не было ни шаланд, ни фелюг, ни даже самой распоследней парусной лодчонки.

К вечеру она добралась до маленького татарского аула, ее впустили в первую же саклю, старуха, что там жила, приняла ее, напоила и накормила, а потом, застелив на кане ковер, задернула угол ситцевой занавеской, отгородив ей как бы свою комнатку. Здесь, почти не вставая с войлочной подстилки, Лидия провела неделю и, в общем, оправилась.

Дальше была развилка. До Константинополя не добраться, это ясно. Значит, своих родителей она вряд ли когда увидит, следовательно, должна полагаться на себя. И тут же судьба предложила ей вариант, пускай не такой, какой хотя бы единожды приходил ей в голову, но по тем временам вполне благополучный.

Старухина семья не бедствовала, у них был свой виноградник на склоне обрывающегося к морю холма, довольно большое стадо коз, и был сын. Старуха сказала Лидии, что была бы рада и сын тоже был бы рад, если бы Лидия стала его женой. В общем, можно было сделаться мусульманкой, прожить жизнь обычной татарки, то есть жить сыто, спокойно и рожать детей столько, сколько получится. Но можно было и уйти, ее никто не неволил. Когда, всё взвесив, она сказала, что уходит, старуха, хоть и утерла слезы, на прощанье дала ей целый круг козьего сыра и краюху хлеба, чтобы, если что не так, Лидия не держала на них зла.