Если завтра в поход... - Владимир Невежин

Обращение к подлиннику упомянутого документа позволяет конкретизировать представления об обстоятельствах составления «Опровержения ТАСС» от 9 мая 1941 г. и о сталинском «вкладе» в написание его текста.

Руководство ТАСС, как это часто практиковалось, направило Сталину «Служебный выпуск» за N 127/c со сводкой сообщений зарубежных информационных агентств, переданных тассовскими корреспондентами из-за границы. Одно из этих сообщений под заголовком «Домей-Цусин о концентрации советских войск на западных границах», с указанием места отправления (Токио) и датированное 7 мая 1941 г. Очевидно, Сталина заинтересовала эта информация. Вождь внес в текст рукописную правку. Так, именно он вписал эпитет «подозрительно крикливое», относящийся к сообщению Домей-Цусин. Основная мысль отредактированного Сталиным абзаца «Опровержения ТАСС» сводилась к тому, что информация Домей Цусин неверна. От имени Телеграфного Агентства СССР утверждалось: никакой концентрации крупных военных сил Советского Союза на его западных границах нет и не предвидится.[595]

Дневниковая запись Геббельса от 9 мая зафиксировала его реакцию на публикацию этого «Опровержения…»: «Очевидно, Сталин все же опасается. Какая разница между опровержениями ТАСС несколько месяцев назад, в которых нас (Германию. – В.Н.) откровенно или подспудно оскорбляли. Так все меняется, когда на тебя направлены расчехленные дула орудий».[596]

Однако можно с полным основанием предположить, что публикация вышеупомянутого «Опровержения…» явилась составной частью разворачивавшейся в СССР политико-пропагандистской кампании. Его содержательная сторона (сведения о переброске стрелковых частей и боевой авиации с Востока на Запад), даже несмотря на выраженное в резкой форме несогласие с подобными утверждениями, скорее всего, была призвана продемонстрировать нацистскому руководству, что Сталин и его окружение готовятся к вооруженному противоборству с Германией.

Как подчеркивали О.В. Вишлев и М.А. Гареев, опровержение ТАСС от 9 мая 1941 г. не случайно совпало по времени с переброской советских резервных армий из глубины территории СССР на запад. Последняя даже не маскировалась, а как бы специально демонстрировалась этим опровержением, являясь по своему характеру скорее политической, а не военной акцией с целью оказать сдерживающее влияние на военные приготовления Германии.[597]В подтверждение данного вывода можно привести конкретные свидетельства. Например, в день публикации «Опровержения ТАСС» по распоряжению начальника штаба Одесского военного округа генерал-майора М.В. Захарова вооружение, боевая техника и имущество НЗ были переведены в состояние, «готовое к немедленному использованию».[598]В то же время, ознакомившись с текстом «Опровержения…», красноармейцы дислоцировавшихся на границе с союзной Германии Румынией воинских частей высказывали свое недоумение. Примечательно «разъяснение» на сей счет одного из политруков: «Все эти заявления (имелось в виду вышеупомянутое „Опровержение ТАСС“. – В.Н.) и пакты (т.е. договоры с Германией от 23 августа и 28 сентября 1939 г. – В.Н.) пишутся для цивильных, но мы-то должны понимать, что нас сюда послали не к теще на блины. Мы знаем, кто наш враг, и с честью выполним любую поставленную перед нами партией задачу».[599]

Как уже упоминалось, в «Опровержении ТАСС» от 9 мая 1941 г. утверждалось, что никаких перебросок советских войск с Дальнего Востока к западным границам СССР не производится. Однако органами НКВД неоднократно фиксировались «нездоровые высказывания» военнослужащих на сей счет, которые наводят на мысль скорее об истинности сообщения японского агентства Домей-Цусин на сей счет, нежели тассовских (вернее, сталинских) опровержений. Так, среди подобного рода высказываний, датированных 12-13 мая, встречаются следующие соображения лейтенанта Дашевича из 75-й стрелковой дивизии Западного особого военного округа, двигавшейся к границе: «Советское правительство занимается обманом и действительность опровергает». 20 мая органы НКВД зафиксировали высказывание зубного техника одного из военных госпиталей Тошмана, который прямо утверждал: «Война с Германией будет обязательно. В настоящее время в СССР проходит мобилизация. Из Ровно отправили большую партию допризывников. Кроме того, из Дальне-Восточного края (ДВК) на Запад перебрасывается много войск… Теперь ясно, что было в японской газете (речь идет о сообщении агентства Домей-Цусин. – В.Н.), целиком соответствует действительности». Ему вторил военврач Дворников: «Хотя правительство и занимается опровержениями, но самому надо понимать, что будет война.

Я сегодня сам получил пополнение из ДВК». Наконец, красноармеец Воронков, имея в виду «Опровержение ТАСС» от 9 мая 1941 г., заявил, что оно «не соответствует действительности». Воронков засвидетельствовал, что воинские части «прибывают из ДВК, высшее командование съезжается и, надо полагать, в ближайшее время будет война».[600]

Сталинские выступления на выпуске слушателей военных академий РККА и последовавшая за этим публикация «Опровержения ТАСС» от 9 мая 1941 г., текст которого написал Сталин, сыграли важную роль в разворачивавшейся политико-идеологической кампании. Их логическим развитием явилась публикация в центральном печатном органе ЦК ВКП(б) – журнале «Большевик» работы Сталина «О статье Энгельса „Внешняя политика русского царизма“. О сталинском намерении осуществить данную публикацию в секретариате ЦК стало известно из записки от 13 мая 1941 г. главного редактора газеты „Правда“

П.Н. Поспелова, адресованной А.А. Жданову.[601]

Еще в 1934 г. Сталин разослал членам Политбюро ЦК ВКП(б) письмо с его собственной оценкой статьи «Внешняя политика русского царизма» и текст самой этой статьи. С особым пафосом Сталин подчеркивал в своем письме «ошибочность» высказанных Энгельсом в конце XIX в. мыслей о желательности поражения России в грядущем вооруженном столкновении с Германией.

Но большевистский лидер в 1934 г. не выразил желания помещать названную работу в журнале большевистской партии.

Выход в свет письма Сталина с оценкой статьи Энгельса «О внешней политике русского царизма» в мае 1941 г. рассматривается в новейшей историографии как свидетельство того, что советский вождь, «пусть и в относительно закрытой форме», указал на необходимость дальнейшего укрепления «нового стержня в идеологии». Тем самым причастные к идеологической пропаганде функционеры (представители партийно-государственного аппарата, пропагандисты, историки и литераторы), сознательно или интуитивно «поставившие» на великодержавие и патриотизм, сделали безошибочный выбор. В конечном счете, публикация сталинского текста должна была показать, что классово-интернационалистское начало в большевистской пропаганде стало уступать «державно-патриотическому» подходу.[602]