Урок возмездия - Виктория Ли

Я молчу. Мои слова – холодный пепел у меня во рту. Горящие угли жизни.

– Я бы хотела, чтобы все было не так, – говорит Эллис. Она по-прежнему держит мою руку, наши пальцы переплетены. Она слегка сжимает их, и я глотаю комок в горле.

Темнота уже почти кромешная. Внизу включились лампы подсветки – поле слабого света, мерцающее в кампусе и исчезающее ближе к лесу. Но их свет не достигает той высоты, на которой стоим мы.

Я прекрасно знаю, какие мелочи поддерживают во мне жизнь: учащенное сердцебиение, холодок в горле, ноющее напряжение в мышцах, держащее меня на ногах.

Эллис словно сошла с одной из картин в технике кьяроскуро[20], что мы анализировали на уроках по истории искусств. На первый взгляд идеально, но наклонитесь поближе – и вы увидите мазки краски.

– Я тоже, – говорю я. – Ты сделала меня такой. Такой, какой я должна была быть всегда.

Ночь нависла над нами, как нож гильотины. Эллис отпускает мою руку, и я считаю уходящие секунды. Одна… две. Есть только мы на вершине мира.

Эллис тихонько вздыхает – я вижу, как поднимаются от вздоха ее плечи, – и я делаю движение вперед.

Алекс я толкнула не так. Это был несчастный случай. В этот раз я толкаю нарочно сильно, чтобы все получилось наверняка, чтобы услышать, как ахнула Эллис, чтобы она потянулась ко мне, но было бы уже слишком поздно.

Если собрать все слова английского языка, я не смогла бы связать их так, чтобы описать выражение лица Эллис во время падения.

Возможно, удивление. Но также и мрачное признание неизбежности.

Падая, Эллис не кричит. Я слышу хруст ее тела при ударе о тротуар, но не вижу последствий. Я уже отвернулась.

Ночь теперь неестественно тиха.

Я возвращаюсь через ту же дверь, спускаюсь по лестнице в библиотеку и выхожу через черный ход. Я не хочу ее видеть.

Никогда больше не хочу ее видеть.

Я оставляю на подушке Эллис письмо-признание, написанное ее почерком. Найдут ее тело, а через час – эту записку.

Три дня я жду, когда упадет лезвие гильотины. Ничего не происходит. Полиция снует туда и обратно, а я прячусь по углам, ожидая, когда чей-нибудь взгляд пробьется сквозь раковину Фелисити Морроу и увидит, кто я есть на самом деле. Невозможно: никто не умеет видеть сквозь кожу. Никто не чувствует кости под этим домом так, как я.

Эллис знала. Она понимала меня так, как никто другой; она видела мое черное, испорченное сердце. Она взяла меня за руку и привела в эту тьму. Она открыла дверь, впустила истину, и теперь ничто не может этого изменить.

Я удивлена сочувствием. Незнакомые преподаватели останавливают меня в коридоре с наилучшими пожеланиями. Декан приглашает меня на чай, обнимает перед уходом и предлагает звонить ей в любое время. Даже Каджал и Леони присматривают за мной, словно боятся, что я сломаюсь, появляются возле моей комнаты с подносами с кофе и печеньем или просят мои книги почитать. Никто не заставляет меня посещать занятия. Вообще никто не заставляет меня выходить из комнаты.

Считается, что я скорблю.

Когда умерла Алекс, меня с трудом терпели. Все поверили, что я ее убила. Или по крайней мере думали, что кое-что я могла бы сделать по-другому. Могла бы как-нибудь спасти ее или погибнуть вместо нее.

Я хладнокровно убила Эллис Хейли, а они наконец-то пожалели меня.

Утром, перед отъездом в Джорджию на похороны Эллис, я осмеливаюсь выйти на улицу и отправляюсь посидеть у озера, положив череп Марджери на колени и вытянув ноги к воде. Солнышко греет мое лицо, птицы щебечут на деревьях, и озерная вода блестит в лучах занимающегося рассвета. Весь вечер накануне я ощущала в своей груди какую-то необъяснимую дрожь; она начиналась как низкий гул и с тех пор поднялась до торжествующих высот.

Я по-прежнему чувствую призраков вокруг себя: призраки девушек Пятерки из Дэллоуэя, бросивших вызов тюремным камерам и гробам, в которые их пытался загнать мир. Призраки других женщин, учившихся или работавших в этой школе, чье наследие было забыто вместо того, чтобы стать предметом поклонения. Призраки каждой девушки, приходившей сюда и чувствовавшей под ногами историю. Но меня больше никто не преследует. Может быть, никогда и не преследовал.

Я смотрю на череп, поглаживая ладонью его холодный костяной лоб. Я прятала череп в своей комнате, в потайном отделении в моем шкафу с тех пор, как в прошлом году украла его из Болейна для спиритического сеанса с Алекс. Засохшая коричневая капля моей крови легко отваливается, когда я соскабливаю ее ногтем большого пальца.

Глазницы черепа безучастно смотрят на меня, пустые, безжизненные. Если дух Марджери еще цепляется за эти кости, это разрушит связь между нами.

– Я завершаю ритуал, – говорю я черепу. – Я оставляю тебя в покое.

Гвоздика и анис, когда я сжигаю их на плоском камне, пахнут Рождеством.

Марджери Лемонт, возможно, была похоронена живой, но я не верну ее череп в землю. Или в Годвин, если уж на то пошло. Вместо этого я вхожу в холодное озеро, пока вода не достигает бедер. Я держу череп в сложенных ладонях и погружаю его под воду. Несколько пузырьков воздуха вырываются наружу, и на миг я представляю, что это последний вздох – последнее прощай.

А затем отпускаю его.

Череп тонет быстро, скрывается из поля зрения, исчезает во взбаламученном иле.

– Спасибо, – говорю я им – Марджери, Алекс. Им обеим. – За всё.

Дрожа, я выхожу из воды, траурно-черная юбка намокла и облепила ноги. Я в последний раз оглядываюсь на озеро, почти надеясь увидеть призрак Алекс, поднимающийся из волн, но вода гладкая, как зеркало.

Какое чудесное утро.

Эллис хоронят через два дня в Джорджии. Девушки из Годвин-хаус, в крепе и тафте, так же преданы эстетике Эллис после смерти, как были преданы ей самой при жизни. Наша одежда делает нас центральными фигурами среди костюмов и платьев-футляров других скорбящих на Сэвил-роу; когда гости смотрят на меня, я выдерживаю их взгляды. Никогда не отвожу глаза первой.

В целом это скромная церемония, гроб Эллис простой и без украшений, нигде нет и капли виски (кроме плоской фляжки Леони, которую она передает по нашей скамье, пока проповедник разглагольствует о невинности и прощении через веру). Эллис бы все это отвергла. Я даже сейчас могу представить ее сидящей рядом со мной, в закрывающей глаза вуали и со сцепленными вокруг колена руками. Ее шепот прямо мне в ухо: «Встретимся в ванной. Я хочу тебя трахнуть».