Последние дни. Павшие кони - Брайан Эвенсон

* * *

Точнее сперва переполнило облегчение. Потом она начала думать, что если дверь оставили открытой, значит, хотели, чтобы она вышла, и это какая-то ловушка.

* * *

А может, говорила она себе, они ошиблись не один раз, а два, так что завтра дверь опять будет закрыта, и впредь закрыта навсегда.

* * *

«А может, – сказала она себе, – я вовсе не пленница».

* * *

Но тем не менее, зажатая между двумя вариантами, она несколько часов колебалась между тем, чтобы остаться в комнате, и тем, чтобы выйти. В конце концов лишь ненадолго вышла в коридор и огляделась – сперва посмотрела в одну сторону, потом в другую.

* * *

Свет был слабый. Коридор казался одинаковым в обоих направлениях и продолжался, сколько хватало глаз. Через несколько минут она вернулась и снова закрыла за собой дверь, потом села на кровать и стала ждать.

* * *

Чего она ждала, сама не знала, но в любом случае не дождалась ничего. А если чего-то и дождалась, то не поняла.

* * *

Они продолжали приходить, как и раньше, приносить еду, приносить воду, сидеть на стуле, втиснутом рядом с кроватью. Все казались на одно лицо, или почти, и она не знала, сколько человек за ней присматривает. Может, всего двое или трое, а может, и несколько десятков.

* * *

Они приходили и уходили, а потом она шла к двери, выходила в коридор и смотрела сперва в одну сторону, а потом в другую. Потом возвращалась в комнату, ложилась на кровать и не понимала, что с ней не так, почему она не может заставить себя уйти.

IV

А потом в какой-то из дней, если это был день, мужчины не пришли. Она ждала, что ей принесут еду, но ничего не принесли. «Возможно, – думала она про себя, – у меня что-то случилось с головой, и я перепутала время». И принялась ждать дальше. Ждала, пока ей принесут воду, и воду не принесли. Только когда горло пересохло, а язык приклеился к зубам, она признала, что нет, с головой ничего не случилось, что проблема снаружи, в них. Проблема в том, что ее бросили.

* * *

«Сколько раз в жизни меня бросали?» – задавалась она вопросом, и не могла не думать, что слово «брошена» написано не на одном или двух моментах ее существования, но жирно намалевано на всей жизни в целом.

* * *

Она снова подумала о мужчине в машине, как он вез ее много миль, и как, без объяснений, сперва запретив ей выходить, сам вышел из машины и бросил ее, и погиб.

* * *

Только что, если он пытался ее не бросить, а спасти? Что, если ушел из машины, чтобы ей хватило воздуха? Чтобы она выжила? Есть ли какая-то разница? Он ведь все равно ее бросил, правда же, хоть и для того, чтобы спасти?

* * *

И кто знает, не это ли случилось с новыми мужчинами? Если она пойдет по коридору, тоже найдет их с ободранными, голыми или переломанными телами, погибшими ради нее, хотя она не знала, почему? Она наконец поняла: ей страшно идти по коридору. Страшно из-за того, что она там увидит.

* * *

«Ну и мысли», – думала она. Но уже начинало казаться, будто те не принадлежали ей.

V

А потом в какой-то момент она то ли умерла, то ли как будто умерла, и потом уже была не в состоянии сказать, что именно с ней случилось, если случилось. Возможно, жизнь ее покинула, а потом вместо жизни медленно подкралось что-то другое. А возможно, она перешла с одного уровня жизни на другой, а потом еще дальше, и ее присутствие в мире меркло и меркло, но все же как-то сохранялось. Не важно, что именно с ней случилось. Важнее, что с ней в итоге стало.

* * *

После этого она не могла пошевелиться, только двигать глазами. В итоге женщина лежала в комнате – или думала, что лежит. Только время от времени у комнаты не было стен, словно она дышала, и то была комнатой, а то становилась, проще говоря, улицей. Постоянно шел дождь – или то, что женщине казалось дождем, хотя она боялась, что если приглядится, то обнаружит, что это бледная эрозия песка или пыли.

* * *

Но нет, когда она оказывалась снаружи, ее лицо омывал прохладный дождь. А когда возвращалась комната, не было ничего.

* * *

И скоро только это и осталось – то прохлада на лице, то ничего, туда-обратно, туда-обратно, все слабее с каждым разом, медленно исчезая, но не до конца, и женщина исчезала заодно с ними. «Что мне делать?» – спрашивала часть ее сознания. «Делать? – отвечала другая. – А что ты можешь, кроме как ждать?»

Когда они ложились спать, она привыкла класть обе ладони на его руку. Что ей делать теперь, когда руки у него больше нет?

Раньше у них было все организовано прекрасно – точнее, пришлось так все организовать, когда она со всем разобралась. Начиналось с шин, сперва для одной руки, потом для обеих. Они помогали не просыпаться посреди ночи от режущей боли. И все же даже в шинах руки в конце концов начинали подергиваться, и этого хватало, чтобы ее разбудить. Более чем. Она принимала болеутоляющие, но они ничем не помогали, только нагоняли сонливость. «Знаешь, что тебе нужно? – сказала ей подруга. – Болеутоляющие получше». Врач, к которому она обратилась за рецептом, возразил, что все намного проще: надо просто держать ладони на весу. И тогда она пыталась сгибать руки в локте, а локтями упираться в кровать, чтобы спать, пока ладони болтаются в воздухе на черенках предплечий. Но они либо падали, как только она засыпала, либо она просыпалась с затекшими и онемевшими руками. Наваливала рядом подушки и укладывала руки на них, но высота оказалась недостаточная. Ничего не помогало, вообще. Но потом, однажды ночью, когда он отвернулся к ней спиной и спал, прижав руку к боку, она просто взяла и положила на него ладони, а он во сне не возражал. Проспала, как мертвая, до самого утра.

И так продолжалось много ночей подряд: она ворочалась, мучилась, пока он не перекатывался и не оставлял руку на боку, и тогда она могла прильнуть к нему и забросить ладони на эту руку. Потом уснуть. Ей это не просто нравилось – она больше не могла по-другому, и в те редкие случаи, когда его не было ночью в постели, вообще не спала. В такие ночи режущие боли становились хуже обычного.

«В горе и радости», – клялась она. Сама понимала, что клялась, но откуда же ей было знать, что в «горе» его станет меньше? Все случилось так просто: сегодня он целый и невредимый, а на другой день остался без трех четвертей руки. Когда впервые вернулся домой с культей в марле, она, конечно, поняла, что ее трогать нельзя, что ему будет больно. Отнеслась с уважением, держалась на расстоянии. Но рана зарубцевалась, ткань уплотнилась, а потом затвердела, и культя стала просто культей. К этому времени уже казалось, что она не спала целый год. Конечно, на самом деле не так долго, но так уже ей казалось, о чем она ему честно и сказала. Но он, такой неженка, все понял неправильно. «Трагедия, – заявил он, – не в том, можешь ты или не можешь уснуть. Вот, – сказал он, потрясая культей у нее перед носом, – настоящая трагедия. Культя побеждает режущую боль в ладонях».