Фонтанелла - Меир Шалев

— «На случай всякого случая», — шепнул я двоюродному брату.

— «Может, придет кто-нибудь, кто любит компот», — ответил Габриэль.

Сержант не задержался ни на мгновенье. Проложив себе дорогу среди людей, столпившихся на мосту, он сорвал с плеча «Калашников», бросился на корову и воткнул штык в ее окровавленный зад.

— А ну вставай! — завопил он. — Вставай! Вали отсюда! — И принялся раз за разом втыкать свой штык в растерзанную смесь красного мяса и белых костей. — Ты нам мешаешь!

У него был тонюсенький голос, смехотворный для такого большого и опасного тела. Корова замычала еще громче и попыталась встать на передние ноги, но тут же свалилась, а сержант все продолжал танцевать над ней, то наклоняясь, то выпрямляясь и раз за разом тыча в нее штыком и вопя своим пронзительным голосом кастрата: «Убирайся сейчас же, скотина!»

Даже мы с Габриэлем, выросшие рядом с коровником, никогда не слышали такого страшного стона. Нам было знакомо нетерпеливое мычание коровы перед дойкой, мучительное мычание рожающей коровы, ее тоскливое мычание, когда у нее забирали новорожденного, тревожное мычание коровы проданной, ведомой навстречу судьбе, и те короткие глухие мычания, влажные выдохи и глубокие хрипы, которые издают коровы, видя, как умирает одна из них и ее тело уволакивают в дальний лесок, — всё это мы знали. Но мы никогда еще не слышали такого тоскливого, страшного стона, полного боли, беспомощности и бесконечного ужаса.

Солдаты, стоявшие вокруг, растерянно отворачивались, перешептываясь друг с другом и, видимо, опасаясь сержанта, форма и поведение которого свидетельствовали о тяжести его руки. А тот тем временем перебежал к голове коровы, расставил ноги, уперся руками в бока и наклонился над ней с неожиданной гибкостью. «Вставай, скотина!» — снова завопил он, и корова посмотрела на него почти закрывшимися глазами сквозь длинные ресницы, ее рот слегка раскрылся, розово-красная струйка слюны потекла меж ослабевших челюстей, и голова повалилась. Сержант снова замахнулся штыком, но на этот раз уже не опустил, потому что Габриэль бросился на него и оттолкнул в сторону с такой силой, что сержант упал.

Его бычье лицо побагровело. Тело сжалось, чтобы вскочить и кинуться. Но Габриэль прыгнул первым, ударил, выхватил из его рук «Калашников» и взвел курок. Все замерли от испуга, а сержант тоненько завизжал:

— Уберите его отсюда, он хочет меня убить, он сумасшедший!..

— Не волнуйся, — сказал Габриэль. — На такую мерзость, как ты, я пулю тратить не буду.

Подошел к корове, присел рядом с ней, осторожно похлопал по затылку, который уже знал и изогнулся, и выпустил очередь в ложбинку за ухом.

Водитель броневика подал ему конец каната, и Габриэль обвязал им ее рога.

— Двигай! — крикнул он. — Двигай давай!

Сержант, все еще сидя в пыли, крикнул:

— Дай мне свои данные, солдат! Ты слышишь?!

Но колонна уже двинулась, и появился «Священный отряд», и дальше события развернулись, как в балетном представлении: один из весельчаков Габриэля наклонился над сержантом и повязал ему на лицо большую цветную тряпку, второй нагнулся и шепнул ему на ухо: «Это для тебя лично», а третий стал перед ним, нагнулся и поцеловал его через ткань прямо в губы. А когда сержант, плюясь и ругаясь, сорвал наконец тряпку с лица, он увидел только группу хохочущих водителей, уже заводивших свои машины.

* * *

В первый день каждой недели Элиезер появлялся в школе, как луна в полнолуние, — сверкая до блеска выбритой лысиной и гладкими, чисто выбритыми щеками. В течение недели его волосы снова отрастали и лысина теряла свой блеск, но в начале следующей недели он снова появлялся — сверкающий и свежевыбритый.

Недельную церемонию бритья, которая происходила каждую субботу после обеда и всегда на «Красной площади», я видел не раз. «Красной площадью» они торжественно именовали вход в свой дом: крытую площадку размером в четыре на пять метров — а может, меньше? дом уже разрушен, а детская память всегда укрупняет реальность, — которую Элиезер назвал так потому, что гладкий бетон здесь просвечивал красным, и черепичная крыша краснела над ним, и душистый багровый индийский альмон карабкался по ее столбам. Тут Аня читала книги, тут мы пили чай с лимоном, и тут она брила своего мужа. Иногда я подсматривал за ними из-за живого забора, потому что любил и все еще люблю удовольствие от подглядывания, но обычно сидел в это время с ними и запоминал каждую деталь: он сидел в центре площади, голова выглядывает из дырки, которую Аня вырезала в середине старой простыни, стакан с выпивкой рядом. Она готовила таз с горячей водой, кружку с мылом для бритья, кисточку, два полотенца и поверх всего этого — бритву. Не бритвенный прибор с отвинчивающейся ручкой, того типа, которым бреются Йофы, а настоящую, опасную бритву — ту, которую правят на кожаном ремне и которая производит приятный шелест, когда скользит по бороде или затылку.

Ее руки ходили вокруг его головы широкими плавными движениями, то горизонтальными, как будто она чистила яблоко, то вертикальными, как чистят огурец. Она не пропускала ни густые седеющие щетинки бороды, ни редкий пушок на макушке, ни желтовато-редкие волосинки, проросшие по краям его лысины.

— Когда ты вырастешь, Михаэль, я буду брить и тебя, — сказала она вдруг, не глядя в мою сторону, чтобы я знал, что она чувствует мое присутствие, даже когда не смотрит на меня. Когда с нами был кто-нибудь третий, она всегда называла меня Михаэль, но когда мы были одни, только вдвоем, она и я, — пользовалась нашим тайным именем.

Бритва завораживала меня: своей целеустремленностью легкостью, простотой. Жених как-то сказал мне, что нож — а бритва, со всем к ней уважением, относится к семейству ножей — это первое из орудий, призванных усилить человеческую руку. Он добавил также, что увеличение силы — это вполне легитимное использование прорех в законах природы, и разделил ножи по их видам — режущий, бреющий, пронзающий, секущий, рубящий, колющий, расчленяющий, — и, пока он говорил, я расхаживал по этому маленькому полю слов, которое мне и в голову не пришло бы посеять, а тут оно вдруг выросло вокруг меня само по себе. А еще важнее, сказал Жених, что, в отличие от блоков и кранов, нож увеличивает силу за счет собирания ее в одной точке.

— Это как линза, — сказал он, — фокусирующая линза, так что всем ясно, каково намерение. Понял, Михаэль?

Он со стоном присел на край стола и вытянул вперед больную ногу тем движением, которое со времени моего армейского ранения вошло и в мой репертуар.

— В жизни нет подарков. Для всего надо работать. Только одно дано нам даром и навсегда — и это сила притяжения земного шара.

Солнечный свет приходит и уходит, ветер возникает и затихает, любовь ударяет и исчезает, морские волны набегают и откатываются, реки меняют свою мощь и свое русло — но сила притяжения «всегда здесь, и всегда неизменна, и будет всегда».

— И есть у меня мечта, — признался тогда Жених, — чтобы в один прекрасный день появился гений, не просто человек с хорошими руками, как я, а настоящий гений, который сумеет сфокусировать силу притяжения, как линза фокусирует солнечные лучи, а бритва силу руки.