Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

Сняли один моток пленки. Перезарядили камеру и приготовились к поклонам артистов. Овация не заставила себя ждать. Зажегся свет. Ленни дала сигнал «Мотор», и камера застрекотала.

Из правой кулисы на сцену вышел Станиславский, поклонился. Восторженная публика понесла цветы. Появился и Неточка с букетом. Приблизился к Станиславскому и посмотрел в сторону Ленни. Она улыбнулась ему. Вдруг Неточка отшвырнул букет в сторону, вытащил из кармана револьвер, уронил, поднял и… навел на Станиславского.

Ленни показалось, что идет замедленная съемка. Неточка что-то кричал: «Футуризм отменяет…» Наверное, пистоль маскарадный и, конечно, не заряжен. Но Неточка взводит курок… «Футуризм отменяет психологический театр! Нет — мозгокопательству! Да — полету механического глаза!»

— Стоп! — растерянно произнесла Ленни. Колбридж остановил камеру.

Ее «стоп» громом разнеслось в кромешной тишине оцепеневшего зала. Неточка обернулся к киносъемщикам. Их камера замерла. Замер и Неточка. Он готовил эстетический подвиг. Продумывал нюансы. Не одну неделю. Настоящее произведение разрушительного футуристического искусства должно быть зафиксировано царицей кинокамерой, чтобы впоследствии не было инсинуаций. Футурист идет на войну, войдет в кадр и победит. Весь мир узнает. Узнает! Но камера остановилась. Они нарушают его тщательно продуманную концепцию.

Неточка отвернулся от Станиславского, который застыл, придерживая пенсне. Оцепенели и другие артисты, будто играли финал «Ревизора». Один из актеров воспользовался замешательством безумца и рухнул на Станиславского, прикрыв своим телом. Неточка посмотрел Ленни прямо в глаза и выстрелил. Зал ахнул. Ленни зажмурилась. Обжигающая боль в плече брызнула фейерверком. Ей показалось, что брызнули и наряженные зрители, разлетевшись на куски под куполом цирка.

Ленни открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Пространство вокруг кровати было окружено белыми холщовыми занавесками, от которых исходил легкий запах эфира. Тупая боль отозвалась в плече, когда она попыталась приподняться, и Ленни вспомнила: театр, великий режиссер, Неточка, дуло пистолета, выстрел, зрители, взлетевшие от удивления под купол цирка Миссури, карета скорой помощи, врач с кудрявой бородкой.

— Мисс Елена, слава всевышнему, вы проснулись, — прошептал Колбридж. Он сидел у изголовья кровати, с трудом втиснув пухлое тело в маленькое креслице. — Вы говорили во сне, даже что-то пели. Действие лекарств, наверное… Они вытащили пулю и надеются, что удастся избежать осложнений. Заживет как на щенке.

Ленни раздвинула губы в улыбке. Толстячок Колбридж… Вот уж с кем действительно спокойно.

— Что с пленками? — прошептала она, облизывая пересохшие губы.

— Не волнуйтесь, мисс Елена. Я снял гостиничный номер на чужое имя. — Колбридж легко поглаживал ее одеяло. — Мне помогла Лилия. Пленки в шкафу, в двух шляпных коробках. Полиция делала обыск, но мы их опередили. Оставили только готовые киножурналы и брак. — И Колбридж грустно добавил: — Оборудование изъяли. Автоколонну до конца следствия из города не выпускают.

О покушении на Станиславского трубили все газеты. Неточка сделал заявление в полиции о том, что в течение нескольких месяцев тщательно готовил акцию.

— Дело не в том, господа, чтобы зарядить барабан револьвера и позволить пуле совершить фатальный перелет по маршруту дуло — череп! То дело техники, то дело людей, которые служат культу вселенской рулетки: пан или пропал! Однако ваш покорный слуга мыслил сотворить произведение футуристического искусства — созидание через разрушение! Представьте себе воздушный спектакль, главный персонаж которого — черная точка, невидимая и неизбежная. Сверхточка — восклицательный знак. Пуля и есть восклицательный знак! Именно восклицательный знак должен расчистить место для нового языка, освободить нас от тюрьмы чужих поношенных слов, в которой нас держит реалистическое искусство. Кинопленка способна запечатлеть революционный полет восклицательного знака! Футуристы всего мира увидят…

Адвокат, постоянно находящийся при Неточке, день за днем мирно объяснял, что экзальтация поэта-футуриста является родом психического расстройства, сыпал медицинскими терминами и примерами из трудов известных врачей. И то правда, от поэтической ахинеи Неточки у местного полицейского чиновничества кружились головы.

Кто-то из молодых выдвинул предположение, не является ли команда киносъемщиков террористической группой, которая под видом кинокамер и прочей техники транспортирует оружие. Выдумщика быстро зашикали, однако неприятные сомнения остались. Решили поскорее переправить Неточку в Москву — пусть разбираются. Тем более что пострадавшая — госпожа Оффеншталь — передала в участок письмо, что не имеет претензий к стрелявшему.

«Верховный продюсэр» Анатольев отмалчивался — непонятно было ему, куда свернет следствие и как толком использовать шумиху, если вообще использовать. Ленни попросила врача не пускать к ней никого, кроме Колбриджа. Впрочем, больше к ней никто и не стремился. Лилия лежала в гостиничном номере с флаконом успокоительных капель в руках и мокрым полотенцем на голове. Михеев сидел при ней. Ленни улыбнулась, услышав об этом: может, общее несчастье их наконец сведет. Родители Ленни прислали телеграмму, рвались приехать в Харьков, но ей удалось их отговорить. Лизхен же путешествовала с Долгоруким по норвежским шхерам.

Через сутки Ленни почувствовала себя лучше. А через два дня, когда дискуссии о криминальных художествах Неточки были в самом разгаре и местное сообщество авангардистов прошествовало перед полицейским участком с плакатом «Свободу пилотам кубофутуризма», она сбежала из больницы.

В машине, которую Колбридж подогнал к больнице, Ленни переоделась — бриджи, высокие сапоги и пиджак сменила на неброское платье учителки, шляпу и шарф.

Подъехали к отелю. Она взяла у сонного портье ключ, поднялась в комнату. Бурый ковер, деревянная кровать, ободранный столик у окна — Ленни поежилась. В шкафу стояли две круглые коробки из картона песочного цвета, украшенные штампом шляпного магазина — головка мальчугана в соломенной шляпе и надпись витиеватым шрифтом «Канотье и кепочка. Французские головные уборы». Ленни пересчитала банки с пленками. Все на месте. Аккуратный Колбридж завернул каждый металлический футлярчик в плотную черную бумагу и переложил ватой. Ленни погладила верхний футляр. В этих железных, похожих на консервные, банках лежало то, чем она жила последние три месяца. В киножурналы, которые показывались в городах, шла лишь малая толика отснятого материала. Остальное Ленни везла в Москву, чтобы делать фильму — свою первую большую фильму.

Сжав зубы от боли, Ленни спустилась вниз со шляпными коробками в обеих руках — коробки весили немало. «Как бы не разошлась рана», — подумала она. Расплатилась за комнату и, увидев входящего Колбриджа, с облегчением отдала коробки ему.

Накрапывал дождик. На привокзальной площади было пустынно. В кассовом зале тоже никого — стук ее сапожков и шорох семенящих шагов Колбриджа разносились по всему зданию вокзала. Из двери ресторации высунулась лохматая голова и быстро скрылась — к гулкости шагов присоединились выпорхнувшие из дверей несколько тактов фокстрота, который играл в ресторанном зале аккордеонист. Ленни огляделась и храбро двинулась к окошку кассы.