Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

Кторов во всех смыслах оказался находкой. Ему, к примеру, не нужны были сценаристы. Собственно, и сценарии ему были не нужны. Казалось, он не придумывает трюки, а ловит их в воздухе, тут же переплавляет в репризы, из которых сплетает сюжеты. Вареное яйцо, подхваченное на плоское скользкое стеклянное блюдо, становилось живым героем 10-минутной сценки. Кторов пытался удержать его на блюде, изгибался, извивался, кувыркался, уговаривал яйцо не падать на пол, боролся с ним, подлизывался, кокетничал и — в результате сам падал в грязь, так ни разу и не упустив яйцо с блюда. Сценку сняли с одного дубля. Вода, выплеснувшаяся из стакана, не успев долететь до пола, подхватывалась в тот же стакан.

Все, к чему прикасался Кторов, становилось материалом для его безудержной фантазии. Он никогда не фонтанировал идеями, не захлебывался словами, рассказывая о своих затеях, не бурлил, не кипел, просто — тихо смотрел на часы и на следующий день стрелки вдруг начинали бешено крутиться навстречу друг другу. Режиссер ему тоже был не нужен. Он сам выстраивал сцены, никогда нигде не учась (как-то в разговоре выяснилось, что он и в гимназию-то ходил всего год), он интуитивно чувствовал, как поставить камеру и свет. Иногда целыми днями корпел над какими-то рейками и железками, прилаживал друг к дружке, сверлил дырочки, а через неделю-другую рабочие устанавливали на площадке дом, стены которого одним нажатием кнопки разваливались и собирались снова. Однажды притащил на площадку два ветродуя и устроил ураган. Барахтался в нем, как в морских волнах, взлетал вверх, цеплялся за ветки деревьев.

— Когда-то в детстве меня унес шквальный ветер, — сказал он шершавым невыразительным голосом без модуляций, когда Чардынин спросил, как ему в голову пришла идея с ураганом. — Вынес из дома через окно и пронес несколько километров. Когда я приземлился в голой степи, на моем теле не было ни одной царапины.

Чардынин посмотрел на него с сомнением, но обвинить во вранье не решился.

Между тем Кторов продолжал уныло произносить слова, словно давал официальный отчет:

— Я пережил четыре пожара и три железнодорожные катастрофы. — Он помолчал, раздумывая, и продолжил: — Во время представлений мой папаша имел обыкновение швырять меня в публику, когда та докучала ему глупыми замечаниями. Однажды он швырнул меня в господина, который посмел выказать неуважение моей мамаше, играющей на саксофоне в нашем представлении. Головой я выбил у господина три передних зуба. Тогда мне исполнилось пять лет. Впоследствии папаша построил несколько реприз на швырянии меня в разные места. Помню случай, когда папаша немножко промахнулся и вместо кулисы я влетел лбом в каменную стену. Удивительно, но за все время я ни разу не получил ни одного увечья.

— Вероятно, у вас было очень тяжелое детство, — пробормотал ошеломленный Чардынин.

Брови Кторова поползли наверх. Первый, и единственный, раз на его лице отразилось подобие некоего чувства. Это было чувство изумления.

— Тяжелое? — переспросил он. — Это было самое счастливое время. Мы с родителями обожали друг друга. С тех пор больше всего в жизни я ценю домашний уют.

Между тем по жилищу Кторова нельзя было сказать, что поддержание домашнего уюта — его конек. Как-то Ожогин с Чардыниным заглянули в маленький домик, где тот снимал комнатушку, и были поражены неустроенностью его одинокого быта. Комнатушка была голая, с дощатым щелястым полом, железной кроватью и жестяным рукомойником в углу. Кторов нажал кнопку в стене. Доски пола раздвинулись и из-под земли вырос стол, на котором стояли три стакана жидкого чая. Вдоль стола по рельсам игрушечной железной дороги ездил вагончик с хлебницей, сахарницей и молочником. Ожогин с Чардыниным растерянно взяли по баранке, и вагончик остановился.

— Сами придумали? — спросил Ожогин.

— Да что тут придумывать, — меланхолично ответил Кторов. — Внизу хозяйский подпол. Грех было не воспользоваться.

Себя Кторов называл каскадером.

— Что за зверь такой? — спросил Ожогин у Чардынина, впервые услышав это слово.

— Каскад, Саша, это набор трюков в цирке, — сказал Чардынин, мечтательно щурясь.

«Господи боже ж ты мой! Как бы он у меня в цирк не двинулся!» — озабоченно подумал Ожогин и пощупал Чардынину лоб.

…В синематеке «Версаль» пошла последняя часть фильмы и Ожогин с Чардыниным напряглись. Сейчас должно было случиться чудо. Чудо это случалось на их глазах уже не раз.

Кторов изображал безумного киномеханика, влюбленного в героиню фильмы. Механик покидает свою каморку, пересекает зрительный зал, входит в экран, берет героиню за руку, выводит из фильмы и спускается с ней в зал. В том месте, где герой Кторова спускался в зал вместе с героиней, публика начинала волноваться, вскакивать с мест, оглядываться в поисках Кторова и не могла успокоиться до тех пор, пока кто-то, самый умный, не догадывался, что действие происходит в кино и в зале никакого Кторова нет. Когда это произошло первый раз, Ожогин с Чардыниным были поражены и сами долго оглядывались в темноте, не понимая, кого ищут зрители. Вот и сейчас: на экране Кторов спрыгивал со сцены, а в зале уже раздавались изумленные возгласы.

Они вышли в фойе.

— Ну что, полная победа? — спросил Ожогин. Чардынин кивнул. — Летом запускаем серию. Я думаю, сразу фильм пять.

— Можно пять, можно шесть. Надо бы Нине Петровне рассказать о наших затеях, а то нехорошо получается, а, Саша?

— Нехорошо…

Разговор с Зарецкой по поводу их с Чардыниным самодеятельности Ожогин давно откладывал и оттого начать его становилось все трудней. Авантюра обернулась большим успехом и обещала стать большим делом, и он понимал, что делать это дело скрытно неправильно по отношению к Зарецкой. Это не было обманом, да и докладывать обо всем, что выходит за рамки партнерства, он был не обязан. Но в том-то и суть, что их отношения давно перестали быть только партнерством. Зарецкая о Кторове не знала еще и потому, что осень, когда шли съемки, и зиму, когда Ожогин с Чардыниным запускали фильму в прокат, в Ялте почти не бывала. Ездила по делам строительства новых кинотеатров, вела переговоры о показе картин, которые Новый Парадиз, окрещенный в прессе русским Холливудом, готов предложить уважаемой публике весной.

Ожогин запустил-таки серию о капитане Бладе, в которой, как обещал, задействовал грузинского князя. Князь играл разбойника — пучил глаза, скалил зубы, раздувал ноздри и размахивал кинжалом. Для «Блада» в артековской бухте построили несколько фрегатов и каравелл.

Граф Толстой прислал сценарий «Петра I», а вместе с ним фантастическую повесть о полете на Марс, под которые тут же началось строительство декораций.

Наконец к студии прибился странный тихий человек. Он писал сказки о блистающем мире людей, преодолевающих земное притяжение или бегущих по волнам. Одна из его сказок — о девушке, ждущей принца на корабле с алыми парусами, — пленила Ожогина наивной верой в чудо.

Итак, Зарецкая наезжала в Ялту редко, и время ее было занято обсуждением с Ожогиным строительных проблем, коих было немало. По ночам же, во флигельке перед камином, говорить о Кторове и вовсе было неуместно.