Честь взаймы - Людмила Астахова

Ах, этот чудесный миг забвения и отрешения от тревог, когда раздвигаются границы и можно дать свободу воображению, наполнить пустынный дом-развалюху светом свечей, блеском хрусталя и запахом духов. Где-то же они есть, те самые тонкие вина, струящиеся шелка и огненная корона Летней Царицы.

– Вы замечательно танцуете, милорд. Надо полагать, не одна пара туфель стерта вами на дворцовых паркетах.

– Уверен, что никогда раньше мне не доводилось танцевать с такой прелестной и умелой партнершей.

А на прелестнице-то старое штопаное-перештопаное шерстяное платье, и в неопрятном пучке давно не мытых волос торчит сломанный гребень.

– В вашу речь возвращается светский лоск? – задорно подмигнула Фэйм.

– Ха! Почему бы нет? Вот вернем память и проверим.

Легкое прикосновение, теплое дыхание и ритмичное шуршание шагов по скрипучим рассохшимся половицам. Сбудется ли оно, это призрачное и далекое Завтра?

– Не отводите взгляд, Фэймрил. Пожалуйста. Разве мы не можем немного помечтать? Вообразить себя здоровыми, свободными от груза забот и… счастливыми. Я надену свой маршальский мундир. А вы? Придумайте, что наденете вы на этот бал.

– О! Я знаю точно. Это будет Безупречное Белое Платье. – Фэйм зажмурилась от удовольствия.

Тихий смех лорда Джевиджа стал ответом. ВсеТворец-Вершитель Судеб, до чего же мы проницательны, когда безоглядно и отчаянно влюблены, мы читаем в глазах и душах, свободно обходясь без глупых неуклюжих слов.

«У тебя будет Безупречное Белое Платье, у тебя будет все, у тебя будет весь мир». – «Я знаю».

Они танцевали и танцевали, а огнеглазые ночные создания, прильнувшие ко всем щелям, не могли отвести пылающих адским пламенем взоров от высокого статного мужчины в парадном мундире с россыпью сверкающих бриллиантами орденов на груди, чей блеск мог сравниться только со снежно-белым нарядом ведомой им в медленном вальсе женщины.

…Ты сотк*!*а*!*на из теплого ветра, коронована ярким венцом…

Через актора, прикинувшегося торговцем, вразнос торгующим всякой галантерейной мелочовкой, мис Лур передала записку, предназначенную только для глаз командора Урграйна. «Крысы задумали напакостить по-крупному. Срочно нужно почистить подвал», – говорилось в ней. А кроме того, листочек дешевой бумаги пах ее чудесными тончайшими духами, которые лорд командор узнал бы из тысячи.

– Вы подумайте, мистрил Джайдэв, может, припомните эту молодую женщину? – участливо попросила сестра милосердия. – Жалко ее, бедолагу.

Персонал в Лечебницу Длани Вершащей подбирался душевный, особый акцент делался на добросердечие кандидаток, а потому атмосфера здесь царила почти домашняя. Кайр и Фэйм в один голос твердили, что даже сто лет назад сумасшедших здесь не били и на цепь не сажали, как в иных заведениях. Росс верил и на слово, и тому, что видел: за бедной беспамятной девушкой, его сестрой по несчастью, ухаживали очень хорошо. Вернее, конечно же, сказать – дочерью по несчастью, ибо та годилась лорду Джевиджу в дочки и была матерью его внучки.

А у безымянной девочки и в самом деле были его глаза: темно-серые, слишком яркие и жесткие для пухлощекого младенца. Словно кроха уже знала, какую участь уготовила ей судьба, знала и готовилась достойно встретить удар.

«Удары – это, похоже, наше семейное проклятье, детка. Привыкай», – с грустью подумал Росс и осторожно погладил девочку пальцем по щечкам с красными пятнышками диатеза.

– Если я узнаю, что все это, – Джевидж мрачно обвел взглядом палату, – вина моего сына, ему несдобровать.

– Вы ведь не оставите невинного ребенка без участия? – Кайр не столько спросил, сколько констатировал факт.

– Разумеется. Свою кровь я не брошу. Может, стоило бы дать ей какое-то имя? Что скажете?

Юноша наморщил лоб. Нарекать младенца вообще-то полагалось матери. Был ли это пережиток какого-то древнего ритуала или всего лишь стойкая народная традиция но только в Эльлоре сохранялась подобная традиция вдобавок к Материнскому Дару – сохранению имени родительницы в виде второго имени любого мужчины или женщины.

– Мне всегда нравилось – Лорринен, чтобы звать потом Лори. Красиво и женственно, по-моему.

– А вы что думаете по этому поводу? – спросил лорд-канцлер у крайне смущенной и какой-то потерянной Фэйм.

– Кири… Киридис… – прошептала та в ответ.

– Хм… Тоже подходяще.

Но решение пришлось поневоле отложить до следующего визита. Детишек пора было кормить, а утренним посетителям – уходить.

– У меня на сердце неспокойно, – пожаловалась Фэймрил, в последний раз оглядываясь на девочку. – Словно тяжесть легла. И сон приснился плохой.

– Наука полагает сны всего лишь плодом ночной работы мозга, переработкой полученных за день впечатлений. Не бывает плохих или хороших снов. Они всего-навсего безобидные картинки разного содержания, – заверил ее молодой человек.

– А среди магов, между прочим, особенно ценятся сновидцы. У них получаются уникальные волшебные вещи, – парировала вдова мага.

Но будущий медикус решил отстаивать свое мнение до конца. За внешностью прекрасного принца – кудрявого, ясноглазого красавчика – прятался упертый проповедник от науки, готовый до крови биться за свои убеждения.

– Чаровники такие же люди, ничем с точки зрения физиологии от других не отличающиеся. Те же органы, та же кровь, и, кстати, мозги той же консистенции. И сны им снятся обычные – только про магию, а не про войну, как какому-нибудь солдату.

– Хотите сказать – сапожнику снятся разнообразные штиблеты, пирожнику – опара, а Императору – корона и трон? – иронично ухмыльнулся Росс.

– Что-то в этом духе, если говорить грубо, – самоуверенно отрезал Кайр. – Каждый зрит то, с чем сталкивается каждый день.

– А что же должно видеться мне? – полюбопытствовала Фэймрил. – Кладбище, гробы и… лорд Джевидж?

Она взяла Росса под левую руку, а Финскотта – под правую. Так они и шли – втроем, занимая всю ширину тротуара, словно подгулявшие приказчики с гильдейского праздника.

– Ну откуда же мне знать, что вам снится, мистрис Эр… Джайдэв? – пожал плечами молодой человек. – А действительно, что это за плохой сон?

Старинная примета требовала в будние дни держать содержание тревожащих ночных видений в строгом секрете до полудня, чтобы не сбылись злые предзнаменования. Сегодня был как раз нир-ми-арис,[11]канун дня выходного, а также середина третьих суток действия бессонного зелья. Мистрис Эрмаад сослалась на примету, прячась от ответа за сущим суеверием, словно за старым, но еще крепким щитом.

А привиделась Фэйм охота с собаками на нее саму. По ночному лесу бежала она, пятная белизну снежной целины свежей кровью из открытой раны, а следом молча неслись огромные черные псы. Не трубили громко рога, и неведомые охотники не орали что-то воинственное и торжествующее, напав на свежий след. Но они были там, за тьмой и ночью, бесшумно скользя за высокими деревьями. А потом сновидица лежала на жестком ложе, лицом обращенная к звездным небесам, а сверху падало огромное, сверкающее морозными узорами лезвие, грозя мгновенной смертью. Но вместо того, чтобы прощаться с жизнью или молить палачей о пощаде, Фэйм с запредельным сосредоточением изучала прихотливый рисунок звезд. Лезвие падало, а время, холодное и прозрачное, сковало все вокруг ледяным панцирем. Зеркальная сталь и далекие искорки звезд в огромных черных глазах.