Провинциализируя Европу - Дипеш Чакрабарти

первые десятилетия XIX века, обладали отчетливо выраженным прагматизмом, который помог им приспособиться к некоторым значимым изменениям в стиле жизни, вызванным британским правлением. Этот прагматизм оформился как ответ на вопросы повседневной жизни, в особенности на те, которые были связаны с ритуальными обменами, которые мужчины из высших классов должны были, как ожидалось, совершать и с богами, и с предками по мужской линии своих семейных кланов. Этот прагматизм в общем виде описан в книге Бхабаничарана Бандиопадхая «Каликата камалалайя»[606], опубликованной в 1823 году. Бхабаничаран, брамин, издававший влиятельный журнал новостей «Самачар чандрика», был светилом «публичной сферы», зарождавшейся в Калькутте в этот период.

«Каликата камалалайя» (далее – КК) написана в форме диалога между «городским жителем», брамином, живущим и работающим в Калькутте, и «чужеземцем», недавно приехавшим из провинции, взаимодействующим с городом с определенной долей тревоги и трепета. «Я слышал, что в Калькутте многие люди отказались от надлежащих правил поведения», – говорит чужеземец. Правда ли, говорит он, что они слишком рано едят, «проводят весь день за работой», поздно возвращаются домой и ложатся спать сразу после вечерней трапезы?[607]. Перечень его жалоб был длинным. Он говорит, что слышал, будто представители высших каст в Калькутте забыли обо всех правилах, предписанных их кастам:

[Они] больше не соблюдают церемонии жизненного цикла… забыли ежедневный ритуал «сандхьябандана» [вечерних молитв] и другие подобные действия. <…> Они не думают о том, что носят, едят, и заботятся только о своем удовольствии. <…> Они бросили читать древние тексты и учат только персидский и английский. Они не умеют читать и писать по-бенгальски и не считают древние священные тексты, написанные на бенгальском, достойными своего внимания. <…> По смерти своих родственников они посылают кого-то вместо себя для участия в погребальных церемониях, находя их отталкивающими. <…> Единственный признак траура на них – нестриженые волосы, некоторые даже бреют бороду под предлогом того, что им надо ходить в контору. <…> Они отказались от дхоти и принялись носить туники, штаны и черные кожаные туфли… со шнурками. Они могут нанять любого чужеземца, который придет и заявит, что был поваром у брамина. <…> Их речь – это смесь их собственного языка и языка чужих рас. <…> Возможно, они не читали в жизни ни одной шастры [священной книги] на санскрите, иначе почему они хотят использовать наречия «яваник» [мусульман или иностранцев], когда их собственный язык мог бы им прекрасно подойти?[608]

Все эти обвинения, выдвинутые против оперяющегося среднего класса Калькутты, выглядят понятными сами по себе. Но мне все-таки хотелось бы подчеркнуть те, что значимы для нашего анализа: наемный труд, требующий длительного присутствия на работе в определенные часы; утрата чистоты языка, одежды и пищи; пренебрежение ежедневными ритуалами, связанными с духами предков и индуистскими божествами. Городской житель отвечает на эти обвинения, сначала обесценивая их: «То, что вы слышали, правда, но индус, который ведет себя так, индус только внешне». Он объясняет, что, несмотря на новый распорядок дня, диктуемый колониальным гражданским обществом, настоящий индус стремится поддерживать критически значимую символическую границу между тремя сферами вовлеченности и действия («карма»), определяющими течение жизни. Эти три сферы – «дайвакарма» (действие, связанное с миром богов), «питрикарма» (действие по отношению к мужским предкам) и «вишайкарма» (действия, предпринимаемые для решения мирских задач – поддержание благосостояния, средств к существованию, репутации и светской власти). Достойные похвалы члены «вишайи бхадролок» (то есть респектабельные люди с мирскими интересами), говорит горожанин, смогли отделить свою вовлеченность в «вишайкарму» от двух других сфер повседневной деятельности:

Люди важных профессий, таких как «девани» [управление финансами] или «мутасуддишип» [торговое представительство], просыпаются рано, встречаются с… разного рода людьми после выполнения утреннего омовения. <…> Позднее они натирают тело маслом. <…> Перед едой они совершают разные пуджи [молитвенные ритуалы], включая жертвоприношение хома, «валишайю» и т. д. <…> Они не остаются на работе дольше необходимого. <…> По возвращении домой они переодеваются, умываются и касаются воды Ганга для очищения. <…> Те из среднего класса, кто небогат… следуют тому же распорядку с той разницей, что работать им приходится больше, а на милостыню они могут отдавать меньше, и они могут позволить себе меньшее количество [докучливых] посетителей. Малоимущие «бхадралок» живут по тем же принципам. Но им приходится еще больше работать, и у них еще меньше еды для себя и для раздачи[609].

Отдельный интерес вызывает вопрос, как горожанин разобрался с вопросом загрязнения языка иностранными словами. Верно, говорит он, многие иностранные слова имеют аналоги в бенгальском или санскрите, и средние классы в Калькутте следует упрекнуть за то, что они их не используют. Но «что нам делать, – задается он вопросом далее, – когда мы сталкиваемся со словами, у которых нет перевода на бенгальский или санскрит?». В «КК» даже приводится список непереводимых слов. Из английских в него попали такие слова: non-suit, summons, common law, company, court, attachment, double, decree, dismiss, due, premium, collector, captain, judge, subpoena, warrant, agent, treasury, bills, surgeon [sergeant?], discount[610],[611]. В этих словах мы видим растущее присутствие в Бенгалии британского законодательства и зарождающегося гражданского общества, внутри которого средним классам предстояло найти способ зарабатывать себе на жизнь. Все упомянутые слова принадлежат к той сфере, где человек получал средства к существованию, к сфере «вишайкармы». Можно сказать, что и само британское правление принадлежало к этой сфере, как и любое другое государственное управление, и цель горожанина состояла в том, чтобы не дать засорить этими словами ритуально чистые сферы, где происходит взаимодействие с богами и предками («дайвакарма» и «питрикарма»). Использование вод Ганга, одежды и других предметов для обозначения границ между сферами стало обычной практикой для высших каст Калькутты в начале XIX века. Вот описание Калькутты тех времен Раммохана Роя (1784–1833):

Брамины-вишайи Калькутты вели свою «вишайкарму» при британцах, но проявляли отдельную заботу о защите своей власти и престижа как браминов в глазах своего народа. Они совершали омовение каждый вечер, возвращаясь с работы домой, и это снимало с них дурное воздействие («доша») контакта с «млечха» [неприкасаемые, британцы]. Затем они завершали свою «сандхью» [вечернюю молитву] и другие пуджи [ритуалы] и ели в восьмой части дня. Те, кто считал такой распорядок слишком трудным, завели привычку совершать вечернюю молитву, «хома» и другие пуджи утром, перед уходом на работу.[612]

Какое место было отведено государству, публичной сфере и гражданскому обществу – или даже тому, что позднее можно рассматривать как политическую сторону национализма, – в этом «искусстве