Кибершторм - Мэтью Мэзер

– Так что будем делать?

Он помешал листья папоротника, выбрал один из них для меня.

– Ждать. Наверняка появится какое-нибудь движение Сопротивления. Может, захвачено только Восточное побережье. – Чак посмотрел прямо мне в глаза. – Майк, мы справимся. Мы выживем. А Лорен выглядит просто удивительно.

Он улыбнулся и кивнул в сторону двери.

– Может, пойдешь и поздороваешься?

Я сделал глубокий вдох и потянулся, чувствуя, как воздух наполняет мои легкие.

– Ты ни в чем не виноват. И ты ничего не исправишь. Иди к своим родным. Давай, выйди на улицу.

Я посмотрел на дверь; перед ней в солнечных лучах кружились пылинки. Иди к свету. Это наша жизнь, и пора к ней привыкать.

– Да, – тихо ответил я, направляясь к выходу.

Лорен увидела меня через окно и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ и помахал рукой, а она бросила топор и побежала к двери.

Она была так прекрасна.

– Он съедобный? – спросил я у Чака.

На берегу реки из-под гнилого ствола торчал гриб. Я его понюхал, затем потыкал у основания, обнаружив комок копошащихся в земле червей.

– Не уверен.

Почему-то я вспомнил о том, что у человека два мозга – я где-то об этом читал. Один в голове, тот, который мы называем «мозг», а второй расположен вокруг кишечника и называется «энтеральная нервная система», или ЭНС.

Раньше считалось, что ЭНС только управляет пищеварением, однако потом ученые выяснили, что на самом деле у нее множество других функций. ЭНС – это фактически наш древний мозг, нервный узел, который первоначально появился у первых червеподобных существ, обитавших на Земле.

Все сложные живые организмы произошли от них, и если посмотреть на человеческий организм изнутри, то мы до сих пор являемся червями. Рот, глотка, желудок, кишечник и анальное отверстие – одна длинная трубка, в верхнее отверстие входит пища, из нижнего выделяются экскременты.

Мы – черви с руками и ногами.

Современный мозг сформировался на основе древнего. Мозг появился для того, чтобы управлять конечностями, разбираться в том, что видят глаза, и, в конце концов, именно он позволил людям думать и обладать самосознанием. Но он по-прежнему оставался придатком древнего мозга, той части, которая давала нам возможность «чуять нутром», если что-то шло не так.

И так же, как я стал чувствовать небо, погоду и фазы луны, мне казалось, что я начал прислушиваться к своему древнему мозгу. Сейчас он посылал мне сообщение: «Не ешь эти грибы». А вот черви, с другой стороны…

Черви могут есть червей.

Мы были на берегу Шенандоа, проверяли лески и ловушки. Животные, как и мы, время от времени должны спускаться с холмов, чтобы попить, поэтому здесь и стоило на них охотиться. У меня на плече висела винтовка – на тот случай, если попадется олень или свинья, и, конечно, для защиты от чужих людей.

Все остальные хижины в окрестностях теперь стояли пустые – даже та, к которой я приходил во время своих ночных рейдов.

Мы были одни – если не считать сияния на горизонте. Мы внимательно наблюдали за ним каждую ночь, следили, не появятся ли какие-нибудь признаки активности.

– Зачем мусорные мешки на веранде? – спросил я.

Я заметил их утром, перед уходом. Сначала подумал, что они для мусора, однако любую органику женщины отправляли в яму с компостом, а других отходов у нас не было.

– Это придумала твоя жена. Берешь одежду и простыни, кладешь в мешок для мусора, завязываешь и оставляешь на две недели – и все вши дохнут. Даже гниды – они вылупляются и погибают.

Я кивнул, продолжая искать хоть что-нибудь съедобное.

Преимущество всеядности состояло в том, что я мог есть почти все, однако была и обратная сторона – мне следовало решать, что именно является съедобным.

Почти все в лесу можно есть – ягоды, орехи, листья, ростки. Я всегда думал, что расселиться по планете человеку позволил мозг, однако на самом деле нам помогли желудок и способность есть почти все, что попадается на глаза.

Проблема заключалась в том, что от некоторой еды мы могли умереть. Или заболеть, что в нашей ситуации было одно и то же.

– Здесь мы долго не протянем, – сказал я.

Когда стаял снег, ручей рядом с хижиной фактически пересох, от него осталось только грязное русло. За водой предстояло спуститься к реке с высокой горы.

Чак нашел йод, которым мы стерилизовали воду, но он уже закончился. Постоянно кипятить нужное количество воды было сложно, и поэтому мы пили сырую, отчего периодически страдали от поноса. Мы слабели и медленно умирали от голода.

Проверив все ловушки и ничего не обнаружив, мы наполнили бутылки водой, а затем сели у реки, рядом с порогами, – немного отдохнуть перед долгим подъемом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Чак после паузы. Шум воды успокаивал.

– Хорошо, – соврал я.

По крайней мере, я находился в здравом уме.

– Есть хочешь?

– Не очень, – снова солгал я.

– Помнишь тот день – еще до того, как все это началось, – когда я принес тебе обед?

Глядя на реку и голые деревья, я прокрутил в голове воспоминания. Думать о Нью-Йорке – все равно что вспоминать какой-то фильм, выдуманное пространство, в котором я когда-то себя представлял. Реальный мир был здесь – мир боли и голода, страха и сомнений.

– Когда я спал с Люком?

– Да.

– Когда ты принес картошку-фри и фуа-гра?

– Именно.

Мы молча посидели, вспоминая куски жирной печени и ее вкус.

– О, какой восторг, – застонал Чак, думая о том же, о чем и я. Мы рассмеялись.

Я сжал зубы и внезапно почувствовал боль. Открыв рот, я потер зубы: они качались, и на пальце была кровь.

– Знаешь, что?

– Что?

– Кажется, у меня цинга.

Чак рассмеялся.

– У меня тоже. Не хотел никому говорить. Когда придет весна, найдем какие-нибудь фрукты.

– У тебя всегда есть план, да?

– Ага.

Мы снова помолчали.

– У меня, похоже, глисты, – вздохнул Чак.

Глисты. Существа внутри нас – длинные, извивающиеся, безглазые. Я содрогнулся.

– Откуда ты знаешь? – спросил я, уже боясь услышать ответ.

– Вчера я пошел в лес облегчиться… – Чак замолчал и посмотрел на траву. – Не нужно тебе этого знать. Наверное, глисты от мышей, которых мы съели.

Мы еще помолчали.