Путь к вершинам, или Джулиус - Дафна дю Морье

Еда была удовольствием, без которого он не мог обойтись.

Вскоре званые ужины и приемы стали интересовать его исключительно из-за блюд, которые предполагалось на них отведать. Люди вокруг казались бледными и безжизненными в сравнении с яствами на тарелке и вином в бокале. Еда приносила хоть какое-то удовлетворение.

Во время еды не нужно было разговаривать и производить на кого-то впечатление. От всех этих разговоров и стараний он слишком уставал. Он пристально следил за сменой блюд, едва слушая болтовню соседа, которая больше походила на жужжание мухи над ухом, и однажды не ответил гостю напротив, когда тот спросил его, почему франк упал в цене. Сейчас подадут что-то с густым соусом. Пахнет аппетитно, а на вкус наверняка еще лучше! Он попросил у официанта еще соуса и принялся смешивать его с мясом, орудуя вилкой.

– Франк упал в цене, друг мой, – начал он, отправляя кусок мяса в рот. – Из-за… потому что…

Он умолк, задумавшись, а потом возобновил пространное и путаное объяснение, но собеседник уже разговаривал с какой-то женщиной. Джулиус Леви положил вилку и оглядел стол, ища, куда официант поставил соус. По телу разливалась приятная сытость – единственное ощущение, которое теперь было для него важным. Затем он подавил отрыжку и потянулся за бокалом. Пригубив вино, он заметил, что на него смотрит молодая женщина: хорошенькая, белокурая. Он улыбнулся ей, приподняв брови. Он с ней потом поговорит. Миленькая, его тип. Женщины по-прежнему заглядываются на него. Они знают… Он продолжал улыбаться, представляя, что могло бы произойти между ними. Он покажет ей кое-что, с ним она почувствует себя живой.

Он поднял бокал, кивнул ей и, оглянувшись, поискал глазами официанта.

– Принесите еще соуса.

Меж тем девушка спрашивала у своего спутника:

– Кто этот старый еврей, который ест с такой жадностью? Уставился на меня зачем-то.

– Это Джулиус Леви – один из богатейших людей в мире. Говорят, невыносимый зануда.

– Смотри, – продолжала она. – У него соус по подбородку течет.

Джулиус слышал каждое их слово, сердце в груди будто бы сжала невидимая рука и ворочала им туда-сюда. Кровь ударила ему в голову, он покраснел до кончиков волос, но продолжал улыбаться, делая вид, что перемешивает еду на тарелке. Соус жег ему язык, глаза слезились. Он положил вилку и схватил кусок хлеба.

Неожиданно Джулиус почувствовал себя очень старым. Как же он устал!

Сначала Джулиус Леви намеревался устраивать в своем дворце приемы. Ему представлялись грандиозные ужины, огромные залы, заполненные гостями, а в центре всего этого великолепия он сам, мысленно улыбающийся от сознания, что ему все завидуют.

Теперь же он решил, что не хочет ничего этого, кое-что заставило его передумать. Подслушанный за ужином разговор, слова, не предназначавшиеся для его ушей, глубоко засели в голове. Забыть их никак не получалось. Он презирал этих людей, ненавидел за их пустые умишки, глупые и бессвязные мысли. Их бы несказанно обрадовал его провал. В ногах у него будут валяться, только чтобы попасть к нему в гости, а потом примутся злословить и хихикать у него за спиной. Нет уж, не доставит он им такого удовольствия! Он будет жить во дворце один, с прислугой, затворится от всего мира, и пусть только попробуют прорваться к нему!

Им останется только представлять внутреннее убранство дворца и то, как он живет в нем, словно император, купаясь в роскоши, недоступной простым смертным, – странная и загадочная персона, окруженная мистическим ореолом, вызывающая трепет и благоговение, возвысившаяся над человечеством, подобно божеству. И никто никогда не сможет приподнять эту завесу тайны.

И вот, когда дворец был готов, Джулиус перешел к такому образу жизни, который когда-то казался ему невозможным и непредставимым. Относясь ко всем с подозрением и не терпя критики, он закрылся в стенах своего удивительного особняка и вознамерился придерживаться полного уединения. Сначала оно казалось ему противоестественным и пугало своей новизной, но затем он стал относиться к нему как к убежищу и ширме, скрывающей его от любопытных и недоверчивых глаз публики, которую он к тому времени возненавидел.

Этот новый период жизни стал для него чем-то вроде спектакля, в котором он играл свою роль – главную и единственную.

Он был Джулиусом Леви, великим Джулиусом Леви, который решил затвориться от мира. Отныне и его занятия, и жизнь, которую он ведет в особняке, должны стать объектом непреходящего любопытства, неисчерпаемой темой обсуждений для всех, кто туда не допущен. Ему приятно было представлять их зависть. Будут рассказывать друг другу небылицы о его богатстве, плакаться на свою горемычную жизнь и неуверенность в завтрашнем дне.

Так теперь же можно позволить себе лениться! Не надо стонать под руками массажистки, мучиться в тесном корсете, соблюдать диету. Он может себя ни в чем не ограничивать, и никто об этом не узнает. И вообще, делать все, что заблагорассудится.

У него в руках сосредоточены все богатства мира, а обязательств никаких, поэтому он обладает большей свободой, чем кто-либо из ныне живущих. Он не зависит ни от кого и ни от чего! Мало кто может этим похвастаться. Пусть себе болтают, мол, он совсем распустился, махнул на себя рукой, преждевременно состарился и поглупел, доказать-то этого они не смогут!

Он всех оставил в дураках.

Джулиус полностью отдался во власть своего воображения. Постепенно в душу вкрался страх, что его богатство потеряет в цене – некие тайные силы наверняка замыслили лишить его состояния. В ход пущены все средства: его людей подкупают, воры роются в его бумагах. Доверять никому нельзя – слишком хорошо он знает этот мир. Даже слуги, возможно, подставные и только делают вид, что преданы ему, а сами терпеливо ждут своего часа. Он начал методично урезать расходы. До минимума сократил количество прислуги, сам просматривал все счета, знал, на что был потрачен каждый сантим. Лично проверял оплату каждого товара. Дело это представлялось ему чрезвычайно интересным – он будто вернулся в те времена, когда много работал.

Он-то знал толк в таких вещах.

– Что это? – спрашивал он, постукивая по счету карандашом. – Почему все белье отправляют прачке? Неужели нельзя стирать его здесь? Разве от меня было распоряжение так часто менять постельное белье? Пусть реже меняют.

Потом, нахмурившись, разводил руками:

– Столько франков в неделю за хворост – это неслыханно! У нас же Булонский лес под боком. Что, садовник не может сам хворосту набрать? Если так пойдет и дальше, платить нечем будет.

Он ходил по дому, заглядывал в замочные скважины, подслушивал на лестницах, без предупреждения врывался на кухню, ожидая, что прислуга сплетничает о нем. Его ненавидели и боялись, но ему было все равно. Да пусть хоть все уходят – меньше жалованья платить.

Его необычайно раздражало укрепление франка. Его люди так хорошо играли на разнице курса. Это же его любимая игра – выгода задаром.