Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Горыныч! – обрадовался Кощей и бросился к змею. – Горынушка, друг сердешный!
Молчит Горыныч, словно воды в рот набрал, не шевелится, дымы не источает и Кощея глазами ест.
– Ты чего енто? – Кощей спрашивает, косо на Горыныча поглядывая: хоть бы шевельнул Змей чем. И боязно вдруг Кощею стало. – Слышь, Горыныч, кончай шутить! – отступил он к дубу.
Тишина.
– Если ты насчет обеда на меня обиду затаил, так я за все рассчитаюсь, с лихвой. Слышь?
Не слышит Горыныч. Или вид делает. А Кощею и вовсе не по себе стало от непонимания происходящего.
– Горыныч? – позвал он тихонько.
Стоит змей истукан, с осуждением на Кощея поглядывает.
– Ну чего ты в самом деле? – захныкал Кощей, сжимаясь. – Эй!
А Горыныч смотрит да помалкивает.
– Да чего ты вылупился-то на меня? – страх Кощея внезапно сменился злостью. – Кончай дурку валять! А лучше отвечай, чего с сундуком стряслось. И заяц где? Эй! Где, морды твои наглые, заяц, спрашиваю?!
Подождал немного Кощей ответа да к Горынычу осторожненько приблизился.
– Горыныч? – ткнул он змея пальцем в пузо, и тут до него дошло, что не Горыныч то вовсе, а статуя его из цельного куска дерева выточенная. – Ох, мать! – выронил Кощей меч и невольно сделал шаг назад, да только нога на камешек плоский попала. Поскользнулся Кощей, на землю уселся, рот разинул, а закрыть не может.
– Ох, Горыныч дорогой, да кто ж с тобой такое сотворил, а? – пролепетал Кощей.
– Я сотворил, – выступил сбоку Иван Царевич.
Стоит, на Кощея поглядывает, ухмыляется, яйцо на ладони подкидывает. – И с тобой, Твое Подлючество, сотворить могу, коли не договоримся.
– А то и похлеще чего! – встал рядом с Иваном Царевичем кузнец.
– А… енто то самое яичко? – ткнул осторожно пальчиком Кощей.
– Не сумлевайся, то самое!
– Иван – тебя ведь Иваном зовут? – ты уж поосторожнее с ним, слышь? Вещь-то ох какая нежная.
От каждого броска яйца Кощей вздрагивал: что если промахнется Иван Царевич и яйцо не поймает.
– Сами знаем, как с яйцами обращаться. А только коли жить не надоело, то сей же час освобождай Василису! – грозно свел брови Иван Царевич, но яйцо подбрасывать все ж прекратил – а ну как и вправду доиграется.
– Василиску-то? – Кощей сделал вид, будто задумался крепко. – А и забирай! На кой ляд она мне сдалась? Я уж сам подумывал ее на волю выпустить.
– Вот и выпускай, коли задумал.
– Выпущу, выпущу, – замахал ручками Кощей, – только, прошу тебя, яичко в сундучок положи от греха подальше.
– Гони Василису! – рявкнул кузнец так, что корона на лысине Кощеевой в воздух взвилась.
– А ты мне не кричи! – возмутился Кощей, подхватив на лету корону. – Раскричался тоже! Пришел, сундук своротил, смертью грозит, еще и кричит почем зря. На старого больного немощного человека! Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал он головой.
– Василису гони, а то по-настоящему крикну, – взялся закатывать рукава кузнец, поигрывая мышцами. – Ишь, больной выискался!
– Вот вам Василиса ваша, подавитесь! – разозлился Кощей и щелкнул пальцами, и рядом с ним из воздуха возникла Василиса собственной персоной.
– Василиса! – позабыв про все, бросился к девице Иван Царевич.
– Иван? – огляделась Василиса, не понимая, что происходит. Дуб какой-то посредь степи, Иван Царевич, мужик здоровенный, незнакомый с ним, статуя Горыныча в полный рост – какая безвкусица, право слово! – и Кощей на земле сидит, корону в руках вертит. – Что здесь происходит?
– Отпускаю я тебя! – важно сказал Кощей. – Можешь идти на все четыре стороны.
– С чего вдруг, мухомор ты вялый?
– Не груби!
– Разве я грубила? Это я ласково, от всей души.
– В общем, свободная ты, – повторил Кощей, проглотив обиду – не до того сейчас, а потом видно будет.
– Тогда договорчик пожалуйте.
– Какой еще тебе договорчик? – возмутился Кощей, с кряхтеньем поднимаясь с земли. – Сказано – сделано!
– Э, нет. Так не пойдет, – покрутила головой Василиса. – Нужно чтоб по закону все было, а то завтра тебе опять невесть чего в башку втемяшится.
– Договор, договор… Будет тебе договор! – нахмурился Кощей: ох, и хитрая Василиса, кого хошь вокруг пальца обведет.
Устроился Кощей на корне, заказал себе чистый лист, чернил и перо, и принялся буквы выводить, язык от усердия высунув.
Василиса бочком прижалась к Ивану Царевичу, положив тому голову на плечо. Царевич, помедлив, приобнял девицу за талию тонкую, потом свернул губы трубочкой и быстро чмокнул Василису в щечку – расчувствовался, значит. Кузнец сделал вид, будто ничего не заметил, и взялся разглядывать статую Горыныча.
Кощей чего-то недовольно хрюкнул, но на него никто не обратил внимания. Писал он долго, будто специально оттягивал волнительный для Ивана Царевича момент, мстя за нанесенные обиды. Наконец он поставил жирную точку в конце, едва не прокрутив лист насквозь, навертел свою закорючку и рывком протянул Василисе договор.
– Нате, подавитесь!
– Так, полюбопытствуем, – приняла договор Василиса: «Кощей, Великий…» – это не интересно, – промотала она с пол-листа разом, игнорируя громкие титулы. Кощей губы надул, но смолчал. – Ага, вот и о деле: «…Сим документом отпускаю Василису на вольную волю и прощаю ей все ее прегрешения…»
Василиса оторвалась от документа и недобро взглянула на деловито покачивающего ножкой Кощея.
– Это какие ж ты мне грехи отпускаешь, козел ты плешивый?
– Вот не надо этого, не надо, слышишь? – затряс пальцем Кощей. – Нечего ярлыки на меня клеить.
– Какие еще ярлыки, коли ты и есть козел самый натуральный, а что плешивый – так в зеркало поглядись.
– Ох, Василиска, договоришься у меня!
– Не пужай, а лучше отвечай на вопрос.
– Какой?
– Про грехи!
– Ах, грехи! Всякие грехи-то. Ты дальше читай, неча ко всяким мелочам цепляться – простил и простил.
– Ладно, предположим, – не стала спорить Василиса. – Так. Отпускает… чинить препятствий не собирается… претензий не имеет… вернуть яйцо… – Василиса подняла глаза и уставилась на Ивана Царевича. – Я что-то не совсем поняла: какое еще яйцо?
– Обыкновенное, – пожал плечами Иван Царевич и кивнул на Кощея. – Его яйцо.
– В каком смысле? – наморщила лобик Василиса.
– В прямом.
– Вы что, ему… это самое… того?
– Чего – того? Ты про что толкуешь? – удивленно воззрился на Василису Иван Царевич.
– Ну, того, мечом. То-то я смотрю, добрый он стал да ласковый, меня отпустил – все в толк взять не могу, с чего вдруг.
– Да ты что! Ты в своем уме? – задохнулся Иван Царевич от ее предположения. –
