Каббала и бесы - Яков Шехтер

Два его сотоварища по синагоге «Ноам алихот» вносят свою лепту в рассказ реб Вульфа. При этом рассматривается категория тшувы – полного покаяния, вносящего изменения в историческую реальность путем исправления ее отдаленных последствий. Герой повествования Акивы обнаруживает долг, неуплаченный когда-то его предками. Вернув долг потомку обиженного, он восстанавливает справедливость и навсегда меняет к лучшему будущее своего рода.

Пульса де-нура

Пульса де-нура – «огненный удар» – древнее каббалистическое проклятие, которое применялось в еврейской истории несколько раз. Почти всегда оно убивало проклинающего, а не его жертву. Ведь, как говорит один из героев Якова Шехтера, проклятие подобно бумерангу. Тема «огненного удара» всячески муссировалась израильской прессой после убийства премьер-министра Ицхака Рабина: по слухам, непопулярного премьера прокляла группа раввинов-каббалистов. Герои Шехтера прямо заявляют о том, что настоящие мудрецы должны благословлять, а не проклинать. Осторожность в словах, осторожность при обращении со святым словом – главная тема этого рассказа.

«Пульса де-нура» – четвертый рассказ «реховотского квартета». Все четыре рассказа этого цикла связаны с синагогой «Ноам алихот» и ее тройственным советом – торговцем Нисимом, загадочным кубинским евреем Акивой и старостой реб Вульфом. Каждый из героев рассказывает свою историю о проклятии, сглазе или наговоре, но все они сходятся в одном: раз Творец создает этот мир Словом, то и человеку – его подобию – дана ограниченная власть над миром, дано изменять реальность при помощи слова.

«В конце концов, человека выделяет из природы именно речь, то есть она не простое сотрясение воздуха и нечто большее, чем способ передачи информации. Проклятие, произнесенное от всего сердца, с полной отдачей себя и готовностью принять любые последствия, поднимается к высшему Престолу так же, как и самые искрение молитвы».

Согласно Каббале, Творец сокращает Себя, делает цимцум, чтобы в освобожденном от безусловной власти Бога пространстве могли существовать человек и человеческая воля. Подобно Творцу, человек также должен сокращать себя, сокращать свою волю, делать цимцум, чтобы в освобожденное внутреннее пространство мог войти Свет Творца. Как же можно сократить себя?

Один из величайших каббалистов прошлого р. Барух-Шалом Ашлаг считал, что для достижения цимцума человек должен перестать убивать других людей, дать им возможность существовать. Имеется в виду не физическое убийство при помощи оружия, но лашон а-ра, злоязычие – убийство при помощи языка. Сюда относятся все виды словопреступлений: сплетни, наговоры, клевета и, конечно, проклятия. Мы не даем другим людям возможности существовать в нашем мире, в мире наших мыслей, если мысленно уничтожаем их жизнь, достоинство и честь.

Герой последней истории, рассказанной реб Вульфом, Ливио выбирает жизнь – он не убивает словом, как собирался сделать, отказывается от мести при помощи проклятия. Читатель, любящий русскую литературу, узнает в герое Шехтера Сильвио из пушкинской повести «Выстрел». Здесь, как и во многих других рассказах Якова Шехтера, запрятана постмодернистская игра: Сильвио приобрел еврейские черты, вместо выстрела – проклятие из старинной книги. Выстрел мог бы прогреметь, но его отвело милосердие и уважение к человеческой жизни.

Левина женитьба

В рассказе «Левина женитьба» снова, как и в повести «Бесы в синагоге», является непрошеный призрак Николая Васильевича Гоголя. Подобно герою «Женитьбы» Подколесину, Лева буквально «выскакивает в окно» накануне собственной помолвки. Однако движет им не мистический страх перед женщиной, не парализующая волю необходимость решительных действий и не ужас бытия. Выбор Левы – это выбор человека, идущего по духовному пути и привыкшего читать «дорожные знаки». После чуда с ножкой старого шкафа и поразившего всю ешиву гениального вопроса, увиденного Левой во сне, герой ищет чудесной встречи – и не находит ее. Быть может, мнимое уродство Златы – знак свыше, не позволяющий герою соединиться с чужой «половиной»?

Сюжет рассказа построен на противостоянии двух разных миров, каждый из которых всецело принадлежит еврейской цивилизации, – мира Левы и его раввина. Лева – мистик, страстно жаждущий живого и непосредственного диалога с Небесами. Раввин же – обобщающе-анонимный представитель почтенной ашкеназской традиции, построенной на логике, рационализме, на изучении текста и диалоге с Высшим разумом через текст. Раввин – человек религиозный, то есть безоглядно принявший культурные коды традиционной религии:

«Раввин не поднимал глаз выше, чем на четыре локтя; всегда ходил в черной шляпе; сосредоточенно молился; не глядел по сторонам; обходил собрание людей, чтобы не беспокоить их; не вкушал трапезы, не освященной исполнением заповеди; того, кто его злил, старался умиротворить; голос его был приятен: он давал пояснения на понятном языке, избегая сложных арамейских выражений».

В отличие от раввина Лева – постсекулярист. Он – «человек со стороны», живущий в еврейском доме, но неплотно прикрывший окна, так что до слуха доносятся шумы внешнего мира. Недаром раввин подозревает Леву в желании построить семью на основе романтической любви с первого взгляда, романтической встречи с незнакомкой, характерных для «заоконного мира». Такой путь кажется раввину не вполне еврейским, хотя Тора и говорит о счастливых встречах праотцов и праматерей у колодца. (Встречи эти неожиданны, кстати сказать, только на первый взгляд: когда Яаков целует Рахель у источника вод, он целует не случайную девушку, а ему лишь предназначенную, от рождения известную невесту.)

В свое оправдание Лева – если бы умел – мог бы привести и хасидские предания, одно из которых стало основой известнейшего рассказа И.-Б. Зингера: юноша и девушка внезапно полюбили друг друга лишь потому, что их души – Йехид и Йехида – уже встречались в высших мирах. Такую любовь описывает одна из школ современной психологии: при первой встрече происходит «узнавание» – мы сличаем нового человека с «архетипом», память о котором с рождения хранит наше подсознание. Этой-то встречи и жаждет Лева, но ожидания его (пока что) напрасны.

Объясняя Леве основы еврейского брака, раввин призывает в свидетели праотца Ицхака и праматерь Ривку:

«– Это говоришь не ты, а прошлая жизнь, – раввин пренебрежительно указал подбородком куда-то за плечо, где, по его мнению, располагалось Левино прошлое. – Культура, которую в тебе взрастили, предписывает искать не супружество, а роман. Любовь, вздохи, сладкий лепет мандолины. У нас же всё выглядит иначе. Вот, посмотри.

Он снял с полки Пятикнижие, быстро пролистал его и, легко отыскав нужную страницу, прочитал:

– И ввел Ицхак Ривку в шатер матери своей, и женился на ней, и полюбил ее Ицхак, и нашел в ней утешение.

Обрати внимание на порядок действий. Сначала он ввел ее в шатер матери, то есть убедился, что она подходит ему по мировоззрению, полученному в родительском доме. Потом женился, только после этого полюбил и в конце концов нашел в ней утешение».