Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

Так же, как и в прошлые разы, Дивна не противилась отъезду Богдана. Кроме того, разве был выбор – история не давала никаких средств к существованию, она была тщательно отрегулирована и подчинена интересам сильнейших государств, властителей, торговцев или тех тиранов, которые могут существовать только при условии, что происходит что-то историческое. Обычному человеку оставалось лишь прозябать, в постоянном ожидании того, что сторукое, ненасытное чудовище доберется и до его собственной судьбы. Только повесть оставляла хоть какую-то возможность выжить. Хотя бы до того часа, пока в болезненных судорогах, в плаче и улыбках не зародится какая-то новая, а по сути дела – первоначальная повесть человеческого рода. Повесть, возможно, способная противостоять головокружительному водовороту событий.

Таким образом, Дивна осталась во сне вынашивать зачатую надежду, а днем трепетать от постоянных преследований непоминаемого и его многоликих помощников. С помощью господина Исидора она распределяла по дому свое имущество из перьев, вкладывала их между страницами книг, засовывала в кармашки рубашек, потом вынимала и помещала между полотенцами, широкими перьями загораживала взаимные отражения телевизора и треснувшего зеркала, чтобы они не множились до бесконечности, а на некоторые маленькие перышки она время от времени дула, чтобы они постоянно находились в воздухе и брали на себя тяжесть потолка квартиры. Самыми крупными перьями она набила несколько наволочек и, в зависимости от вида перьев и владевших ею чувств, могла выбрать, что подложить под голову.

Каждое утро, невзирая на положение облаков на небе, порывы ветра и оставшийся с ночи неприятный холодок, Дивна с помощью отвеса терпеливо настраивала оконные рамы. Медленно. Не торопясь. До тех самых пор, пока солнце не начинало светить прямо в глаза. Она была совершенно твердо уверена, что то же самое яркое солнце где-то вдалеке заливает и лицо и волосы Богдана. Тогда, в эти теплые часы, ей казалось, что он не так уж далеко, что он, словно в какой-то детской игре, выглядывает с другой стороны трепещущей листьями кроны дерева.

– Эгей, мы тебя ждем! – тихо вырывалось у нее изредка.

– Ты еще долго? – И золотые лучи словно расступались, чтобы другого берега Дрины без помех могли достигнуть важные новости о том, сколько раз прошлой ночью Дивна почувствовала, как в ней потягивается или переворачивается ребенок.

А потом, в пятницу, окна перестали поддаваться исправлению, небо сделалось похожим на пашню, а перекрученные облака дышали таким сумраком, что утренняя заря так и не смогла по-настоящему разгореться. А если какому-то лучу и удавалось вырваться, то освещал он лишь болезненную картину – разбросанные комья земли, изорванные солнечные жилки и торчащие невдалеке металлические ветки.

Свинцовая слеза отвеса заиндевела от холода. Окоченевшим пальцам все труднее было развязывать узлы на пеньковой веревке.

Вдруг Дивна почувствовала дрожь. Но не от внешнего холода, а другую, словно ее тело, помимо ее воли, отвечает на какой-то внутренний озноб.

– Всевидящий Боже, что же там происходит, по ту сторону? – прошептала она, чтобы хоть немного согреться.

Однако тишина между землей и небесным сводом полностью оледенела. Только в просветах между низкими облаками кружились и зловеще каркали черные точки – три стаи по шесть птиц в каждой.

II

Слабое тление прошлогодних листьев …

А там солнце тоже не взошло. Уже несколько дней назад Богдан собрал большинство нужных ему перьев. И тем не менее он не возвращался. Наоборот, углублялся в леса, заповедники, чащобы, подгоняемый какой-то необъяснимой потребностью, он словно из озорства неутомимо перемещал птичьи гнезда.

Цель этого была ему неизвестна. Просто его не оставляло чувство, что у него остается все меньше времени, он ощущал, как оно сжимается, куда-то бесповоротно истекает, поэтому и не пытался больше отгадать, почему же он занимается таким бессмысленным делом, словно вокруг нет других. Как бы то ни было, он взбирался на высокие деревья, куда не решалась залезать даже белка, проползал под кустами, где за мгновение до него проскользнула змея, скатывался в глубокие овраги, поскользнувшись на слое прошлогодней листвы, и на четвереньках выбирался из них. Как можно осторожнее брал найденные гнезда и, словно повинуясь какой-то необъяснимой силе, вместе с птенцами перемещал их хотя бы на десяток метров. Он был весь исцарапан, с окровавленными ладонями, промерзший, с вывихнутой ногой, которую с криком сам себе вправил.

Птицам все это, казалось, нисколько не мешало. Наоборот, они доверчиво и с благодарностью подлетали к перенесенным гнездам, чтобы посмотреть на птенцов.

То утро застало Богдана на опушке леса, в бревенчатом домике, где до войны ночевали дровосеки. Внизу, сквозь туман, через долину тянулась река. Между краями облаков клекотал южный кречет, птица, которой уже давно нет в природе и которая в последний раз упоминалась в записях времен деспота Стефана Лазаревича. Богдану уже не в первый раз показалось, что именно такая птица сопровождает его всю жизнь, однако только сейчас, когда он вышел из своего временного жилища, ему удалось впервые наблюдать за ней так долго. Действительно, это был самый настоящий взрослый кречет, его громкий крик далеко разносился над лесом, и малое и большое зверье останавливалось, пытаясь истолковать, что эта птица видит в поднебесье, почему с таким упорством сплетает разорванные солнечные жилки.

А потом вдруг ниоткуда появились три клинообразных звена самолетов, каждое из шести машин. Кречет мужественно устремился к траектории их полета, но механические создания были уже над самой долиной и сбрасывали свой груз на мост, выгибавшийся над рекой. После каждого взрыва в воздух вздымалась бурая гора земли…

Богдан не успел даже сдвинуться с места, как самолеты широкой дугой развернулись и, возвращаясь на базу, вывалили на лес остаток своей смертоносной начинки. Все смешалось – скрип и треск поломанных деревьев, крики кречета, удар, запах взрытой земли и вонь, похожая на пороховую, ослепительное пламя, боль и слабое тление прошлогодней листвы…

I

Тонкий стебель лучей, продетый через окошки под куполом

Когда устройство было обмазано смолистой тенью князя Шишмана, механик Ариф вытряхнул распухшие мешки, зажмурился и принялся одно за другим распределять перья, терпеливо прилаживать их вдоль опущенных крыльев, грудной кости, вставлять стволы рулевых перьев, покровные перья хвоста и перья надхвостья, а затем по порядку обкладывать перьями затылок, шею, грудь, бока и живот создания.

Расстояние между землей и монастырем значительно сократилось, но все же, благодаря нескольким тонким солнечным лучам, он еще держался в воздухе. Поскольку цикавац не возвращался, и кто знает, где преследовал монахов и гаденышей, осаждавшие надеялись, что механическая птица сможет взлететь, расклевать верхнюю часть державшего Жичу стебля, и тогда она, как сорванный плод, упадет наконец вниз. Будущую добычу болгары и куманы уже поделили на равные части, разведчики готовили кобылиц и немой барабан, чтобы в качестве передового отряда выступить в направлении Печа и его архиепископской церкви Святых Апостолов.