Шафрановые врата - Линда Холман

Раздался громкий скрежет внутреннего замка, и дверь распахнулась. Баду посмотрел на меня.

— Maman велела никого не впускать, — сказал он.

— Но это же я, Баду. Могу я войти на минутку?

Он изучал мое лицо, а затем важно кивнул и отступил, давая мне дорогу. Во дворе стояла бочка с водой, на поверхности которой плавали палки.

Баду подошел к бочке и толкнул одну из палок, как будто это была лодка.

— Maman спит? — спросила я его.

Он покачал головой.

— Она пошла в hammam[71]мыться.

— А Фалида? Где Фалида?

— На базаре, покупает продукты.

Я посмотрела на дом.

— Ты здесь один? — спросила я.

— Да. Я большой мальчик, — сказал он, усердно доставая палки из воды, затем разложил их на плитках, опустился на колени и начал соединять палки в разные узоры. — Maman говорит, я большой мальчик и сам могу позаботиться о себе.

Я помолчала, а потом сказала:

— Да-да, ты большой мальчик, Баду.

Я изучала его лицо, когда он сосредоточился на своих палках. Я снова увидела Этьена: этот взгляд — вот сейчас! — такой глубокий. Умный лоб под густыми волосами. Длинная тонкая шея.

Я снова подумала, что так мог бы выглядеть наш собственный ребенок.

— Тебе грустно, Сидония? — спросил Баду, и я осознала, что он перестал раскладывать свои палочки и смотрит на меня. Он не назвал меня «мадемуазель», как обычно.

Сначала я хотела сказать: «Нет, мне, конечно, не грустно» — и попытаться улыбнуться. Но, как и раньше, я не могла позволить себе быть нечестной с этим серьезным ребенком.

— Да. Сегодня мне немножко грустно.

Он кивнул.

— Иногда мне тоже грустно, Сидония. Но потом я подумаю немножко и снова становлюсь радостным. — Он был таким серьезным!

— А о чем ты думаешь, Баду, когда тебе грустно? О чем ты думаешь, чтобы снова стать радостным?

— Однажды, очень давно, моя мама испекла лимонный пирог, — сказал он, и уголки его губ слегка сдвинулись в робкой улыбке. — Un gâteau citron[72]. Ой, он был таким сладким и таким желтым! Когда я думаю об этом пироге, я радуюсь. В моей голове появляется картинка. Я кладу пирог на синее небо, рядом с солнцем. Солнце и лимонный пирог. Как два солнца или два пирога. Два всегда лучше, чем один.

Он встал.

— Maman часто рисовала картины. Я просил ее нарисовать эту картину для меня, с двумя пирогами, но она не захотела. Я собирался повесить ее на стене возле моей кровати. Тогда я был бы всегда счастлив, потому что мог бы смотреть на нее, когда захочу.

Внезапно мои глаза наполнились слезами. Разве для шестилетнего мальчика нормально так говорить? Я не знала.

— Сидония! Сейчас ты должна подумать о том, что доставляет тебе радость, чтобы грусть ушла.

Я опустилась на колени, вздрогнув от боли, — я забыла о разбитых коленях — и обхватила его руками. Я прижала его голову к своему плечу.

— О чем ты думаешь? — спросил он приглушенным голосом. Затем чуть откинул голову и снова посмотрел на меня. — Это что-то радостное?

Я не могла ответить. Его нежная щека, его густые волосы… Я заглянула в его огромные глаза. Он, как всегда, спокойно смотрел на меня. Он такой умный!

— Ты можешь думать о лимонных пирогах, Сидония, — сказал он, высвобождаясь из моих объятий, затем снова начал раскладывать палочки, улыбаясь мне.

Через полчаса вернулась Манон, неся два ведра с разной утварью. Увидев меня, она сердито посмотрела на Баду, но он выдержал ее взгляд.

— Не сердись на него, — сказала я ей. — Это я заставила его впустить меня.

Манон поставила свои ведра.

Я облизнула губы.

— А ты, Манон? Ты тоже больна?

— Нет, — ответила она, и я, взглянув на Баду, захотела, чтобы это было правдой. Мне невыносима была мысль о том, что в таком маленьком безупречном тельце может таиться что-то опасное и губительное.

— Но как трогательно, — продолжила Манон голосом, полным сарказма, — что ты заботишься о моем здоровье!

Я помолчала некоторое время.

— Я просто хочу знать, где Этьен и вернется ли он в Марракеш. Это даже важнее сейчас, чем мои слова о том, что… — Я замолчала, вдруг осознав, что было бы неблагоразумно рассказывать этой женщине что-нибудь еще.

— Так же как Этьен не обсуждал с тобой свою болезнь, он, очевидно, не поделился с тобой и своими планами. Впрочем, как и со мной, — сказала Манон, не ответив на мой вопрос. — У него была мечта достичь славы и признания. Он хотел найти способ предотвратить переход джиннов. — Она все еще пристально смотрела на меня. — И он сделал это, — добавила она и смолкла.

— И что же? — наконец бросила я. — Что обнаружил Этьен?

— Что ему не достанется слава. Есть только один способ предотвратить болезнь. Один-единственный. Он был очень подавленным, Сидония, когда явился сюда.

— Конечно, — заявила я. — Он осознал, какое будущее его ждет.

— Да. И еще кое-что. Он говорил мне, что потерпел неудачу.

— Неудачу?

— Он рассказал мне о тебе. Я знаю все, Сидония.

Я закрыла глаза, вспомнив, как Манон упомянула о моей жизни в Олбани и о тех фактах, которые она не могла знать. Значит, Этьен действительно рассказал ей обо мне и она узнала меня, еще когда я в первый раз подошла к ее дому. Но почему она играла со мной? Почему притворялась, будто ничего обо мне не знает? Она была сама невинность, когда я представилась ей. Манон Малики — непревзойденная актриса. Я убеждалась в этом все больше с каждым разом, когда видела ее.

— Он говорил мне о ребенке.

Я машинально положила руки себе на живот, и ее взгляд последовал туда же.

— Очевидно, ты лгала, пытаясь заставить его жениться на тебе. Такой старый избитый трюк, Сидония. Хотя я ожидала чего-то подобного от такой женщины, как ты. — И снова она улыбнулась такой ненавистной мне вялой улыбкой. — Я с первого взгляда поняла, что нет никакого ребенка. Глупая женщина! Как ты думала объяснять ему это, если бы завладела им? Очередная ложь, на этот раз о потере ребенка?

Я не могла позволить ей увидеть, насколько ее слова задевают меня. Я смотрела ей в глаза, сохраняя спокойствие.

— Ты хотела, чтобы Этьен женился на тебе, и поэтому солгала, чтобы заманить его в ловушку. Но ты сама попалась в ловушку. Из-за своей лжи ты потеряла его. Он приехал сюда потому, что я этого хотела. В отличие от тебя, я могу влиять на Этьена. Но ты, однако же, хорошо над ним поработала. Единственный верный способ убить джиннов, как он сказал мне, когда приехал, — она сделала паузу, манерно поглаживая бровь средним пальцем, — это чтобы тот, в кого они вселились, не произвел потомства. И они исчезнут вместе с этим поколением. «Только одно поколение, Манон», — говорил он мне. Этого достаточно.