Северный шторм - Роман Глушков

Допрос в штабе северной группировки Защитников – неглубоком, но крепком бетонном бункере неподалеку от Солнечных ворот – начался для Ярослава не с вопросов, а с удара по лицу. Хорошего, профессионально поставленного удара, чья сила была выверена предельно точно. Пленнику не сломали ни челюсти, ни носа, не устроили сотрясения мозга – просто заехали в скулу так, что второй раз получать по морде уже не хотелось.

Однако княжичу было попросту несолидно начинать колоться от такого разминочного удара, и он отблагодарил ударившего его сержанта грубым скандинавским ругательством. Сержант явно не понимал этого языка, но смысл незнакомых слов уловил, за что сразу же заехал Ярославу по другой скуле – видимо для симметрии.

Хольд был знаком со знаками различия Защитников Веры и потому сумел определить, какого ранга офицеры присутствуют на допросе. Их было двое, и оба находились в чине полковников. Но тот, который выглядел помоложе и покрепче, определенно был ниже по должности второго офицера – зрелого невысокого мужчины со впалыми щеками и усталыми невыразительными глазами. Крепыш-полковник поглядывал на пожилого собрата с почтением, в то время как тот, казалось, его не замечал.

Ярослав предположил, что пожилой полковник прибыл сюда из самого Ватикана, а молодой, судя по всему, командовал этим участком обороны. Хольд уже выяснил, что Защитники считают его ценным пленником, и потому не удивился, что его допрос проводят столь высокие чины.

– Судя по акценту, ты не скандинав, верно? – спросил Ярослава молодой полковник через находившегося здесь же дьякона-переводчика, серого и неприметного, как крыса. Услышав ругательство пленника, толмач и сообщил полковнику о том, что норманн – не совсем тот, за кого себя выдает. – Отвечай, мерзавец, откуда ты! Перебежчик из восточных епархий?

Ярослав наградил полковника тем же нелицеприятным эпитетом, что и сержанта. Офицер в ответ не побрезговал испачкать свой кулак о замызганную щеку пленника. Полковник бил куда крепче своего штатного костолома, и после полковничьего удара княжич уже едва не потерял сознание. Дознаватель, однако, быстро сообразил, что чуть не переусердствовал – ухватив Ярослава за волосы, задрал ему голову, заметил плывущий взгляд, после чего хлестнул по щеке и отошел, вытирая ладонь платком.

– Прошу простить, но мне кажется, что этот молодой человек – русский, – смиренно потупив глаза, вмешался переводчик. – Если не ошибаюсь, он откуда-то из северных княжеств. На юге России говорят немного иначе.

– Вот как? – Полковник удивленно вскинул брови, но не стал спорить с башковитым дьяконом, наверняка выпускником какой-нибудь Академии. – Выходит, моя разведка изловила русского! И что с того? Нам абсолютно без разницы, кто он такой. Раз дослужился до хольда, значит, в любом случае знает побольше, чем те тупые ублюдки, что болтались на наших стенах…

В отбитой голове Ярослава стоял гул и звон, однако княжич смекнул, что если он не выдаст свое знание святоевропейского языка, то наверняка сумеет услышать очень много любопытного. А возможно, даже такое, что ему впоследствии пригодится. Пока, правда, не ясно, где и когда, но чем черт не шутит? В проигрышном положении будешь рад любому козырю.

– Ты говоришь по-русски? – полюбопытствовал у дьякона пожилой полковник. Переводчик молча кивнул. – Тогда спроси хольда, откуда он родом. Возможно, мы добьемся лучших результатов, если будем задавать ему вопросы на его родном языке.

Ярослав не успел отвыкнуть от русской речи, поскольку частенько беседовал со своими земляками, примкнувшими к Торвальду Грингсону. Это и позволило хольду не выказать волнения, когда толмач поинтересовался по-русски, в каком княжестве проживал хольд, прежде чем податься в язычники. Дьякон говорил практически без акцента, и для молодого россиянина, покинувшего отчий дом больше года назад, сложно было бы сейчас сохранить невозмутимость, проживи княжич все это время без общения с соотечественниками.

Ответ Ярослава толмачу один в один повторил тот ответ, что уже два раза звучал в этом бункере. Однако из-за твердой уверенности дьякона в своей правоте национальность пленника была для полковников вполне очевидным фактом. Им предстояло только услышать, чтобы хольд сам это подтвердил…

Через час Ярослав рассказал Защитникам о себе всю правду как на духу, отвечая на вопросы дознавателей на русском языке. Не исключено, что иногда княжич бредил – из-за непрекращающейся боли он пребывал в полуобморочном состоянии, а в таком чего только не наговоришь.

За этот час, вопреки общепринятому представлению о пытках, вовсе не показавшийся пленнику бесконечно долгим, кисть левой руки Ярослава, превратилась в багровую распухшую перчатку. Если в ней и оставались уцелевшие кости, их было очень мало. Остальные злобный сержант превратил в осколки большим молотком, делая свою работу с дотошностью чеканщика по жести. За каждый вопрос, оставленный Ярославом без ответа, следовал удар, за каждую грубость – два, а за особо дерзкую – три удара подряд. Ярослав сорвал голос в крике и перед тем, как окончательно утратил стойкость, уже не кричал, а лишь сипел, брызгая слюной, смешанной с кровью из прокушенного языка. Но, даже когда хольд начал правдиво отвечать на все вопросы полковников, ему часто не верили и продолжали дробить молотком суставы на пальцах. Слезы ярости, бессилия и боли потоками лились из глаз Ярослава, и он молил всех известных ему богов – и христианского, и видаристских, – чтобы они приказали его сердцу остановиться.

Но непримиримые боги обеих религий на сей раз проявляли солидарность и не обращали внимания на мольбу русского княжича. Единственное, чего дождался от них Ярослав, – это забытья. Но не блаженного, а тревожного, во время которого его неустанно терзала боль в изуродованной руке. Княжич стонал, только стоны ему не помогали – они словно раздразнивали боль, что становилась с каждым стоном все сильнее и нестерпимее.

Ярослава уже не волновало, куда его при этом тащили и что с ним делали. Лишь однажды его беспамятство прервал миг просветления, и княжич успел заметить в маленькое окошечко, что находилось в этот момент неподалеку от него (по всей видимости, это было окошечко в задней дверце какого-то автофургона, в котором везли пленника) на фоне серого неба близкую громаду Стального Креста. И перед тем, как снова рухнуть в болезненное забытье, Ярослав пожалел, что видит сейчас именно то, что видит. Если пленника переправляли в Ватикан, значит, самое худшее было для княжича еще впереди…

– Вот так фигура нам досталась, брат Джованни, – сказал полковник Стефанопулос, задумчиво почесав затылок. – Если этот хольд все-таки не врет и он действительно сын Петербургского князя…

– Он не врет, – уверенно заявил полковник Скабиа. – До нас доходили слухи, что русский княжич Ярослав сбежал из дома и воюет на стороне «башмачников». Ваша разведка, брат Соломон, умудрилась именно его и изловить. По крайней мере возраст и описание внешности пленника совпадают с той информацией, что нам известна.

– А звание? – вновь усомнился Стефанопулос. – Не стыдно ли княжескому сыну в хольдах ходить?

– Слишком он молод, чтобы претендовать на форинга, – пояснил Скабиа. – К тому же вы сами слышали, что он не простой хольд, а старший. По нашим меркам, это равносильно лейтенанту.