Ученик философа - Айрис Мердок

Джордж снял черный макинтош. Сегодня Джордж надел под плащ светло-серый клетчатый костюм-тройку, которых у него было несколько, а еще повязал галстук и причесался. Волосы выглядели как обычно — гладкие, словно намасленные. Джордж снял пиджак и в жилете с атласной спиной встал перед Алекс, воззрился на нее, показывая маленькие квадратные, редко стоящие зубы. Это была не совсем улыбка.

«Он другой, — подумала Алекс, — Он не изменился, но он другой. Пахнет по-другому, как-то кисло». А потом вспомнила про комнату из своего сна. И подумала, что Джордж не изменился, но сошел с ума.

Алекс глядела на Джорджа по-кошачьи, одновременно ловкими пальцами поправляя воротник своей блузки. Алекс была в старой юбке и жакете. Если бы она знала, что Джордж придет, то переоделась бы. Она отметила этот мелкий тщеславный порыв души.

— Как дела?

— Нормально. А у тебя?

— Хорошо. Кофе будешь?

— Нет, спасибо.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет.

— Что слышно про Стеллу?

Алекс это произнесла как совершенно обычный вопрос про жену, какой можно задать любому собеседнику, — да именно это она и чувствовала в тот момент.

— Ничего, — ответил Джордж не сразу, вроде бы задумчиво, как-то мечтательно, словно его взору открылось истинное видение, — С ней-то все в порядке.

— Ты что-нибудь слышал?

— Нет. Да будь уверена… с ней-то все в порядке…

— Хорошо, — сказала Алекс.

Иногда они с Джорджем ссорились очень странно, болезненно, бесчувственно, по той причине, что их разговор в какой-то момент сбивался с дороги, забредал не туда. Словно Джордж с высоты, с какого-то наблюдательного пункта, решал, как должна проходить беседа, чтобы не нарушить какой-то закон. Когда этот тайный закон нарушался, Алекс, караемая болью и смятением, всегда чувствовала, что это ее вина. Превратится ли и этот, только что начатый, разговор во что-то ужасное? Ей надо стараться изо всех сил, поддерживать контакт с Джорджем. Она хотела положить ладонь ему на руку, чуть выше манжеты рубашки, но это, конечно, было невозможно.

— Это мы все умрем, а может, уже умерли…

— Ты с нами едешь на море? — спросила Алекс.

В этой попытке уцепиться за семейную традицию было что-то необдуманное, почти бессмысленное — слова служили заменой касанию.

— О господи, а мы едем? — спросил Джордж и улыбнулся.

Он перестал бродить по комнате и сел у камина, глядя на мать снизу вверх широко расставленными глазами и морща маленький нос.

— Да, мне не очень хочется, но Брайан и Габриель настаивают.

— В любом случае это еще не скоро. Что ты вдруг вспомнила? По-моему, хватит нам уже туда ездить. Ты знаешь, мы никогда тебе не простим, что ты продала Мэривилль. — Он все улыбался.

— Ну…

— Как там твой приятель, профессор Розанов?

Так вот оно что, подумала Алекс. Он пришел узнать… А я, конечно, тоже хочу узнать… На нее словно повеяло тленом, унынием и печалью.

— Не знаю. Он просил меня тогда зайти поговорить, хотел снять Слиппер-хаус, вот и все.

— И с тех пор ты его не видела?

— Нет.

Кажется, Джорджу полегчало. Он откинулся назад в кресле, и внимание его опять рассеялось.

Теперь Алекс начала бродить по комнате.

— А у тебя как с Розановым?

— У меня? — отозвался Джордж, — Он меня ненавидит, любит, притягивает и отталкивает. Как всегда. Чем это кончится? В любом случае он скоро умрет. Жизнь убирает стариков.

Он злобно глянул на Алекс.

— A y нас, живых, будут свои проблемы. Гей-го, припев беспечный…

Алекс, которая за это время подошла к окну, повернулась к Джорджу спиной.

— Боже милостивый!

— Что такое? — Джордж встал и подошел к ней.

В саду были люди.

Сколько Алекс себя помнила, из окна она видела одно и то же. Поникшие ветви березы, лесной бук, ель, высоко вознесшая благородный красноватый ствол, на котором играли солнечные лучи. Гибкий, мохнатый, неуклюжий гинкго, идеальный газон, выстриженный, нет, выбритый до гладкости садовником. Правда, садовник уже стареет, и это чаще приходится делать самой Алекс. Когда она была ребенком, родители смотрели, как она играет в этом саду, а потом уже она смотрела, как играют ее дети. Но позже, в течение многих лет, в саду не было никого, как в Слиппер-хаусе. Точнее, никого, если не считать, что во время визитов Брайана и Габриель по саду бегали Адам и Зед, чье присутствие было чрезвычайно неприятно Алекс.

И теперь первым, кого она увидела, был Зед, прямо посреди газона, совсем близко к дому. Сначала она подумала: «Что это там белое, неужели кто-то бросил пакет?» Как только она узнала собаку, тут же и Адам прошел по траве к гаражу, коснувшись по дороге березы и ели. Раньше он входил в сад только по разрешению из Белмонта. Заднюю калитку всегда запирали. Теперь вдали, под деревьями, возле Слиппер-хауса виднелись какие-то люди и даже доносились звуки голосов. Алекс узнала Брайана, Габриель, Перл Скотни, и тут же в поле зрения появился зловещий поп в рясе.

— Какая наглость, — сказала Алекс.

— Ты же сдала дом, — ответил Джордж. — Зачем было сдавать, если тебе это так неприятно?

— Я думала, там будет жить профессор Розанов, — Алекс тут же пожалела об этом совершенно излишнем признании.

— А-а, — сказал Джордж и беззлобно добавил: — Не связывайся с Розановым, он хуже динамита.

— Конечно, они все зашли через заднюю калитку, — сказала Алекс, — Теперь заходи кто хочет. Протопчут тропинку. О черт, черт, черт.

Джордж расхохотался.

— Брешь в крепостной стене. Все глубоко, но ничто не спрятано. Всему есть причины.

Позади них отворилась дверь, и вошла Руби.

Она молча остановилась. На ней был длинный белый фартук (не без пятен) поверх длинного коричневого платья. Она уставилась, но не на Алекс, а на Джорджа.

— Руби, привет, старушка! — сказал Джордж. Подошел и коснулся ее плеча.

— Руби, принеси нам кофе, пожалуйста, — сказала Алекс.

Руби исчезла.

— Зачем она пришла?

— Посмотреть на меня, — ответил Джордж.

— Кто ее звал? Она теперь просто так заходит в комнаты, берет и заходит.

— Может, она полагает, что живет в этом доме.

— Она берет вещи. Я думаю, она берет и прячет, а потом находит. Она стала очень странная. Я специально попросила кофе, чтоб от нее избавиться.

— Ты бы ее иногда поглаживала. Она любит, когда ее трогают.

— Что?!

— Платон говорил, что к рабам можно обращаться только с приказами. Ты очень старательно выполняешь этот завет. Если вдуматься, я никогда не слышал, чтобы ты хоть с чем-то обращалась к Руби, кроме приказов, даже «дождь пошел» никогда ей не скажешь.