Дочь дыма и костей - Лэйни Тейлор

Для чего понадобилось новое тело. Хорошее. Она сделала его сама.

И даже использовала алмазы.

— Что с тобой происходит, Мад?

Неделей ранее в казармах Мадригал беседовала с Чиро. Уже брезжил рассвет, а она всего лишь полчаса назад добралась до кровати, проведя ночь с Акивой.

— О чем ты?

— Ты теперь почти не спишь. Где ты была сегодня ночью?

— Работала, — ответила она.

— Всю ночь?

— Да, всю ночь. Ну, может, вздремнула в лавке пару часов.

Она зевнула. Лгать можно было не боясь разоблачения: никто, кроме приближенных Бримстоуна, не знал о происходящем в западной башне и даже о том, как туда пройти. Действительно, она немного поспала — только не в лавке. Она вздремнула на груди у Акивы и проснулась оттого, что он глядел на нее.

— Что? — робко спросила она.

— Приснилось что-то приятное? Ты улыбалась во сне.

— Еще бы. Я счастлива.

Счастлива.

Наверно, это Чиро и имела в виду, когда спросила, что с ней происходит. Мадригал чувствовала себя обновленной. Раньше она и не догадывалась, каким глубоким может быть счастье. Невзирая на трагедию, случившуюся в детстве, и неотступное бремя войны, она и раньше считала, что счастлива — вокруг почти всегда отыскивалось множество удовольствий, стоило только повнимательней присмотреться! Но теперь все было иначе — это счастье не скроешь. Иногда она представляла, что оно, как свет, лучится из нее.

Счастье. Место, где на смену страсти, со всем ее умопомрачением и барабанным боем, приходит нечто более мягкое, родное, надежное и жизнерадостное. Все это переплелось с пылом и трепетом, и она словно звездным светом светилась изнутри.

Сестра молча всматривалась в ее лицо, когда внезапно грянули трубы. Мадригал подбежала к окну. Казармы размещались сразу за оружейным складом, и на дальней стороне агоры виднелся фасад дворца, над которым реяло огромное шелковое полотнище, знамя Воителя, украшенное гербом — оленьими рогами с проросшими на них листочками, символизирующими новую поросль. Мадригал и Чиро увидели, как рядом развернулся еще один стяг. На его гербе красовался белый волк, и была надпись, хотя на расстоянии прочесть ее было невозможно, они обе знали ее наизусть.

Победа и возмездие.

В Лораменди вернулся Тьяго.

Руки Чиро затрепетали, и ей пришлось опереться на подоконник, чтобы унять дрожь. От взгляда Мадригал не укрылось возбуждение сестры, хотя сама она была занята тем, что пыталась подавить в себе подступавшую злость. Отъезд Тьяго она считала знаком — судьба благоволит ее счастью. Если так, тогда что означало его возращение? Вид знамени подействовал на нее как ледяной душ.

Она вздрогнула.

Это не укрылось от Чиро:

— Что такое? Ты его боишься?

— Не боюсь, — ответила Мадригал. — Переживаю только, не оскорбило ли его мое исчезновение. — Она придумала историю, что перенервничала, выпила слишком много травяного вина, ушла в подземный храм и уснула. Проверив реакцию сестры, она спросила: — Он… сильно разозлился?

— Кому понравится быть отвергнутым, Мад?

Это означало «да».

— Как думаешь, теперь все кончено? Я ему больше не нужна?

— Этого ты добьешься только одним путем, — шутливо отозвалась Чиро, но глаза ее при этом сверкнули. — Умри, а потом воскресни уродиной. И он оставит тебя в покое.

Можно было догадаться или хотя бы задуматься. Но сердце Мадригал не допускало подозрений. Доверие ее погубило.

— Я не смогу тебя спасти.

Бримстоун подошел к решетке. Мадригал подняла глаза. Она сидела на полу в тюремной камере и спасения не ждала.

— Знаю.

Вздернув подбородок, она устремила на него невозмутимый взгляд. Плюнет ли он ей в лицо, как это сделали другие? Это не обязательно. Даже обычное разочарование Бримстоуна было хуже проклятий остальных.

— Тебя истязали? — спросил он.

— Только тем, что истязали его.

Акиву держали достаточно близко, чтобы она слышала крики, когда его страдания достигали апогея, — самая мучительная из пыток, которые она только могла представить. Крики то усиливались, то затихали; она не знала, когда раздастся следующий, и провела последние несколько дней в изматывающем ожидании.

Бримстоун внимательно посмотрел на нее.

— Ты его любишь.

В ответ она лишь кивнула. До сих пор она хорошо держалась, спокойно и с достоинством, никому не показывая, что творится в душе. Но под пристальным взглядом Бримстоуна верхняя губа задрожала, пришлось прижать к ней костяшки пальцев. Он молчал, и она, немного успокоившись, произнесла:

— Прости.

— За что, дитя?

Издевка? По его бараньему лицу ничего не прочесть. На одном из рогов сидел Кишмиш, и его поза повторяла позу хозяина — наклон головы, ссутуленные плечи. Бримстоун спросил:

— Ты просишь прощения за любовь?

— Нет.

— За что тогда?

Она не знала, что он хочет услышать. Раньше он говорил, что ему нужна только правда, без прикрас. Так в чем же была правда? За что она просила прощения?

— За то, что меня поймали, — ответила она. — Что тебе стыдно за меня.

— Мне должно быть стыдно?

Она захлопала глазами. Не верилось, что Бримстоун станет над ней насмехаться. Она думала, он просто не придет, и в последний раз она увидит его на дворцовом балконе в ожидании казни.

— Скажи, что такого ты совершила? — попросил он.

— Ты знаешь что.

— Скажи сама.

Значит, все-таки насмешка. Она кивнула и принялась декламировать:

— Измена родине. Связь с врагом. Создание угрозы существованию химер и всему, за что мы боролись в течение тысячи лет…

— Приговор мне известен, — оборвал он. — Давай своими словами.

Она сглотнула, пытаясь угадать, чего он хочет, и сбивчиво произнесла:

— Я… я влюбилась. Я… — Бросив на него смущенный взгляд, она рассказала то, о чем до сих пор никому не говорила: — Все началось под Буллфинчем. После битвы, во время сбора душ я нашла его, умирающего, и спасла. Не знаю почему. Тогда казалось, по-другому нельзя. Позже… позже я подумала: это произошло, потому что у нас было предназначение. — Ее голос стал совсем тихим, щеки вспыхнули. — Принести мир.

— Мир, — повторил Бримстоун.

Какой наивной представлялась вера в высшее предназначение любви. Наивной, и все-таки прекрасной. В их с Акивой тайне не было ничего постыдного.