Завоевание Тирлинга - Эрика Йохансен

– Эл, привяжи его как следует, – распорядился Булава. – Чтобы никто не стащил.

За лошадьми стояла широкая открытая повозка. Ивен помог большому стражнику поднять заключенного на помост, затем залез туда сам, мысленно приговаривая: «Еще никто и никогда не сбегал из-под моей стражи». Он крепко уцепился за эту мысль, пока большой стражник приковывал Чучело к бортам повозки. У Ивена ни разу не сбегали узники, и сейчас он не позволит ему сбежать. Па был прав: все остальное – это не его дело.

Ворота Цитадели распахнулись, темные стены залил яркий солнечный свет. Но звуки… Ивен выглянул наружу и увидел толпу: сотни, а может, и тысячи людей, нетерпеливо ожидающих за рвом. Когда опустили мост, рев, казалось, удвоился. Звук пугал, от него болели уши, но Ивен напомнил себе, что он теперь королевский стражник, а королевские стражники ничего не боятся. Он выпрямился, схватившись за борт повозки, когда та тронулась с места.

Ивену понадобилось всего несколько минут, чтобы понять, отчего поднялся такой шум: из-за Чучела. Они выкрикивали имя – Торн, сдабривая его проклятьями и угрозами. Многие швырялись яйцами, плодами, как-то раз на дно повозки приземлилась даже свежая собачья какашка, едва не заехав Ивену по уху. Ивен ужасно жалел, что не успел спросить у Па, чего такого натворил Чучело, но Па был слишком плох, чтобы спускаться в подземелье. Ивен не видел его уже несколько недель.

Они съехали с Королевской поляны и покатили по Большому бульвару. Здесь кто-то поставил деревянные загородки, не дающие людям выходить на середину улицы, но толпа налегала на препятствие, чуть не сшибая его, и истошно кричала на катившую мимо повозку. Проезжая мимо «Лавки сладостей Пауэлла», Ивен увидел стоявших перед входом мистера и миссис Пауэллов. Лавка сладостей была его любимой, с самого детства, когда Ма каждое воскресенье водила их с братьями сюда, если они хорошо вели себя в церкви. Миссис Пауэлл была ласкова с Ивеном, даже ласковее, чем с другими братьями, и всегда подсовывала ему в сумку несколько лишних конфет. Однако сейчас миссис Пауэлл вопила во всю глотку с перекошенным, налитым кровью лицом. Она встретилась с Ивеном взглядом, но, похоже, не узнала его, – все продолжала издавать высокие яростные крики безо всякого смысла.

– Эй, Ив! ИВ! – Ивен оглянулся и увидел своего брата Питера, вцепившегося в фонарный столб одной рукой и бешено машущего другой. Питер показал за себя, и Ивен увидел, что пришли все: Артур и Дэвид, его младшие братья, и Па. Даже с середины улицы Ивен видел, что Па так тяжело опирался на руку Артура, что иначе бы просто упал. Ивену ужасно хотелось помахать Па, но он не мог: королевскому стражнику было не положено, а он чувствовал, что Булава наблюдает за ним, ожидая, что Ивен допустит ошибку. Па не помахал ему, он был слишком слаб. Но его старческие глаза сияли от счастья, и он улыбнулся сыну, проезжавшему мимо.

Когда они въехали в лабиринт узких улиц, которые вели к Круглой площади, Ивен наконец снова обратил свое внимание на повозку. Толпа следовала за ними, истошно крича, но теперь Ивен их не слышал. Раньше он и подумать не мог, что одно-единственное мгновение в жизни может быть таким важным. Он стал королевским стражником, и Па видел это и гордился им.

* * *

Первые несколько минут Келси удавалось убедить себя, что толпа просто выражала здоровый гнев. Семнадцать лет королевской лотереи требовали выхода, а Торн был отличной мишенью: стоял себе в фургоне, беззаботно улыбаясь, словно ему не было никакого дела до целого мира. Можно было подумать, будто он отправляется на воскресный пикник, а не на собственную казнь. Толпа швырялась в него тухлятиной, вереща, и к тому времени, как процессия достигла Круглой площади, Келси уже не могла обманывать себя относительно происходящего. Толпа окончательно превратилась во взбесившееся стадо, продолжавшее накручивать себя по мере продвижения процессии.

Круглая площадь – широкий овал в центре города, неровно замощенный камнем, – была неформальным центром Нового Лондона. Она служила удобным местом встреч, потому что стояла на пересечении пяти улиц, а по периметру была усеяна трактирами. Но сегодня главной достопримечательностью площади служило высокое деревянное сооружение: эшафот, за неделю сколоченный артельщиками. Платформа оказалась выше, чем ожидала Келси, чуть ли не десять футов высотой, и сама виселица, казалось, нависала над беснующейся под нею толпой.

С перекладины свисали три перевитых веревки с петлями на концах. Две уже были завязаны на шеях Лиама Баннакера и брата Мэтью. Келси ожидала, что Арват будет противиться: строго говоря, только святой отец имел право приговаривать кого-либо из своих людей к смерти. Но от святого отца не было ни слуху ни духу несколько дней: ни жалоб, ни требований. Он чего-то ждет, сказал Булава, но если Лазарь и знал, чего именно, то ни с кем своими знаниями не делился.

Келси надеялась, что при виде веревки Торн дрогнет, хоть немного, но тот продолжал широко улыбаться, а толпа кричала все громче, и ее ярость подпитывала его улыбку, а его улыбка умножала ярость толпы, пока не начало казаться, что наступил конец света. Куда бы Келси ни взглянула, она видела чистую ненависть: глаза, лица, рты буквально горели ею. Даже беженцы – крестьяне с Приграничных холмов и из Восточного Алмонта в толстых штанах с заплатками и свободных рубахах – пришли в город посмотреть, как Торна повесят. Одному лишь Торну, казалось, было все равно.

«Должно же быть хоть что-то, – думала Келси, не отрывая от него взгляда. – Что-то, что сломало бы его».

Она оглянулась на Булаву, но Лазарь не спускал внимательных глаз с того парня, Ивена, опасаясь, как бы тот не отвлекся. Булава считал пустой тратой времени всю возню вокруг Ивена. Что ж, есть вещи, которые старому воину ни за что не понять. Келси задумалась, раз, наверное, в тысячный, что же такое случилось с ним, что сделало его столь невосприимчивым к доброте. Пожалуй, эту шахматную партию Торн выиграл: Королева не могла выбросить из головы мысли о Булаве, о том загадочном детстве, в котором Лазарь, Торн и Бренна как-то пересекались. Но спроси она Булаву прямо, тот бы не ответил, а прикажи она ему, она стала бы тираном, а старый вояка не ответил бы все равно. Торн не проронил больше ни слова, даже в последние минуты, но Келси сдержала свою часть уговора. Бренну теперь держали в самой Цитадели, к счастью Келси, пятью этажами ниже Королевского Крыла. И каждый день неудачливому стражнику приходилось спускаться вниз, принося узнице еду и охраняя ее камеру в течение всего дня. Булава стал наказывать стражников этим нарядом за мелкие провинности, и, по его словам, такая практика оказалась на удивление эффективной.

Возможно, Келси следовало бы расспросить Бренну о происхождении Булавы, но она не могла себе представить, чтобы альбиноска стала ей что-нибудь рассказывать. Королева подумывала привести Бренну на площадь, но в конце концов решила, что это было бы чрезмерно жестоко. А теперь пожалела о своем решении – что бы отразилось на лице Торна? Ее выводило из себя, что один безжалостный ум скрывал ответы на столь многие вопросы.

Келси с удовольствием отметила, что, по крайней мере, недюжинные габариты Ивена пришлись здесь как нельзя кстати. Когда фургон остановился, Ивен крепко держал Торна за руки, пока Элстон возился с узлами. Обычно Элстон работал в паре с Киббом, но Булава еще проверял его, пытаясь выяснить, что изменилось после его болезни. Кибб изменился, даже Келси это видела. Он реже пел, реже смеялся и казался больше погруженным в себя. Время от времени Келси ловила на себе его взгляды: он озадаченно хмурился, словно пытаясь разгадать какой-то шифр, понятный только им двоим.