Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

По словам Голда, отношение Советов к Бротману менялось в зависимости от его полезности в качестве шпиона, которая была крайне неравнозначной. Когда Бротман ушел из крупной инженерной компании, чьими богатыми ресурсами он регулярно пользовался, чтобы открыть собственный бизнес, Голд подготовил для него великолепную обманку, которая как ничто другое показала, какая на самом деле доверчивость стояла за поверхностным цинизмом Бротмана.

Голд шепнул Бротману, что в Штаты вскоре должен приехать один очень важный советский чиновник, официальное лицо из Москвы. У этого чиновника есть официальные причины для поездки, но его фактическая тайная цель — познакомиться с Эйбрахамом Бротманом и обговорить с ним ту необычайную службу, которую Бротман сослужил для Советского Союза и еще может сослужить в будущем. Заглотив приманку, Бротман сказал, что будет очень рад познакомиться с советским чиновником.

Голд забронировал два номера в гостинице «Линкольн» для этой эпохальной встречи, которая состоялась в декабре 1942 года. Он посадил в одном из номеров Семена Семенова, своего советского начальника, а сам вместе с Бротманом пришел в другой около 8 вечера.

По договоренности Семенов постучался в дверь примерно через двадцать минут после того, как Голд и Бротман вошли в номер. Голд представил своего начальника как «Джорджа». Обман чуть не сорвался, когда «Джордж» обратился к Голду по имени Гарри, а не Фрэнк Кесслер, ведь именно это имя тогда использовал Голд в общении с Бротманом. К счастью, Бротман был слишком ослеплен воображаемой честью, которую ему оказали, чтобы заметить эту промашку.

Семенов, математик по образованию, озадачил Бротмана каким-то малопонятным разговором, явно отрепетированным заранее. Потом Бротман постарался обеспечить себе место под советским солнцем, показав ему прибор особой конструкции, который использовался в процессе никелевой катализации. Это было сложное и ценное устройство, которое Семенов как следует похвалил. Этот словесный менуэт продолжался несколько часов. После ухода Семенова Бротман вышел из вестибюля гостиницы в ночную тьму на седьмом небе от счастья.

— Эйб сказал мне, — без выражения свидетельствовал Голд на процессе, — что я подарил ему одно из самых чудесных переживаний в жизни… подарил ему такое волнение, которого он никогда не забудет. Он сказал, что был настолько счастлив, что тогда же, прямо в 2 часа ночи, вернулся на фирму «Кимерджи» и проработал до утра… Он сказал, что не мог спать… Он взял такси и уехал…

На встрече Семенова с Бротманом были затронуты два конкретных вопроса. Один заключался в том, что Семенов потребовал от Бротмана отказаться от собственного бизнеса и устроиться в одну из указанных групп американских концернов. Другой состоял в том, что он предложил помощницу-стенографистку, когда им с Голдом может потребоваться ее помощь при подготовке шпионского отчета.

Выйдя из транса, Бротман без долгих рассуждений отверг первую идею, но согласился на вторую. Как ни странно, именно эта стенографическая помощь и имела для него катастрофические результаты, потому что обвинение смогло найти Дженни Завируку, молодую стенографистку, которую они нанимали, и вызвать ее в суд, где она подтвердила еженедельные встречи с Голдом и Бротманом в течение нескольких месяцев и даже сообщила темы некоторых шпионских докладов.

Разоблачение Бротмана как шпиона имело только тот юридический смысл, что оно предоставило мотив для его ложных показаний перед большим жюри 1947 года о знакомстве с Яковом Голосом. Когда Голд дошел до заговора между ним самим, мисс Московиц и Бротманом, он казался уже не таким спокойным, но почти таким же педантичным. Ни мисс Московиц, ни Бротман не осмелились выступить в качестве свидетелей, поэтому защита испробовала привычную тактику отчаяния — дискредитировать главного свидетеля обвинения. Адвокат защиты Уильям Клайнмен, бывший помощник окружного прокурора из Бруклина, который имел манеру выступать в суде с шумом и грохотом, сосредоточился на той лжи, которую Голд рассказал о себе Бротману и мисс Московиц. Каждую деталь в воображаемой жизни Голда с женой и детьми, которой он компенсировал их отсутствие, перевернули и обмусолили со всех сторон. Клайнмен сорвал завесу с того факта, что Голд желал смерти собственному брату, и со всех остальных фрейдистских выкрутасов, которые происходили в этом непростом уме. Во вступительных и заключительных речах и при перекрестном допросе он гремел о том, что Голд — морально безответственный человек. Начав с той теории, что у Голда «единственная цель — спасти собственную гнилую шкуру, ведь на кону стоит его жизнь», Клайнмен дошел до мысли, что Голдом двигала «безумная ненависть», с которой он пытался «уничтожить» Бротмана и мисс Московиц.

— У Голда расстроенный ум, изворотливый ум, такой, какого ни вы, ни я понять не в состоянии, — ревел Клайнман. — …Этот жулик, этот шизофреник, этот одноколейный стрелочный ум, этот соглядатай, вынюхивавший для своего советского начальства, который сочинил себе полностью выдуманное прошлое…

Присяжные решили, что Голд, может быть, и лгал Бротману и мисс Московиц, когда был курьером, но в суде он говорил правду. Через три часа обсуждения они сочли обоих обвиняемых виновными. Судья Кауфман похвалил их за то, что они вынесли такой разумный и справедливый вердикт и полностью оправдали систему суда присяжных.

— Одного я не понимаю и просто не в состоянии постичь, — продолжил он, — это почему люди стремятся навредить стране, которая предоставила им все возможности — возможность получить образование, возможность заработать себе на жизнь, да и возможность справедливого суда, какой состоялся над ними здесь.

28 ноября 1950 года судья Кауфман приговорил Бротмана к семи годам в тюрьме и штрафу в 15 тысяч долларов. Мисс Московиц получила два года и штраф в 10 тысяч. Это были максимальные наказания по закону за те преступления, за которые они предстали перед судом.

С самого начала процесс Этель и Юлиуса Розенберг напоминал высокую драму. Две тесно связанных семьи вели смертельную схватку, а обе жены пытались найти несовместимые объяснения политически лицемерным жизням. Казалось, опасно зашаталось благополучие самого государства. Впервые кража ядерных секретов США прошла проверку в открытом суде, и та форма, которую приняла опасность вредительства, угрожавшего американским лабораториям, оказалась в центре всеобщего внимания. И тем не менее этот процесс, как и предыдущие, что выросли из признаний Гарри Голда, укладывался в рамки сурового, но гибкого нового курса США по отношению к советскому шпионажу. Подобно Альфреду Дину Слэку, Рут и Дэвид Грингласс встретили внимание и снисхождение, после того как решили во всем чистосердечно признаться. Подобно Эйбу Бротману, Этель и Юлиус Розенберг почувствовали бремя максимальной строгости суда, после того как проигнорировали предъявленные им доказательства и солгали — солгали так неловко и неубедительно, что невольно возникал вопрос: действительно ли они стремились выйти на свободу или попросту защищали свою идеологию?

Резкий пропагандистский тон обеих сторон на суде давал понятие о том, насколько велики ставки. Директор ФБР Гувер, подводя итог фактам, сказал, что Розенберг предложил свои услуги советским агентам шпионажа, «чтобы делать то, к чему, как он думал, его предназначила судьба». Защиту Юлиуса Розенберга взял на себя Эмануэль Хирш Блох, который до того представлял в суде таких коммунистов, как Марсель Шерер, Мэрион Бэкрэк и Стив Нельсон. Его отец — Александр Блох — согласился представлять Этель. Адвокаты заявили, что в обвинениях «нет ни капли правды».