Постнеклассическое единство мира - Василий Юрьевич Кузнецов

мира в целом, хотя и своим собственным способом в своем специфическом ракурсе, и построения своими собственными характерными средствами соответствующей картины мира[324]. У каждого доминиона выделяется своя ведущая цель, которая, конечно, уточняется и конкретизируется в каждом отдельном случае: для науки такой целью будет так или иначе понимаемое познание, для искусства – самовыражение посредством творческого созидания, для мистики – самотрансформация (преображение), для религии – спасение, а для философии – осмысление.

Любой целостный компонент любого доминиона обладает аналогичной способностью[325] – скажем, структурализм как направление философии тоже описывает весь мир, хотя и иначе, чем физика, буддизм или поэзия. Каждый из доминионов (в своих компонентах) отображает потенциально не только сам мир, но и все остальные доминионы с их своеобразными картинами мира. Поскольку других средств восприятия и освоения мира у нас нет, ничего другого, помимо картин мира посредством доминионов, мы увидеть не в состоянии, подобно тому как не можем предположительно выпрыгнуть из собственного тела, чтобы помимо наших органов чувств разглядеть, как там всё обстоит на самом деле (а если бы могли – тогда, конечно, никакая философия, да и культура в целом нам была бы совершенно не нужна).[326]

Бадью предлагает похожую модель с процедурами истин. «Философию предписывают условия, которые являются типами истинностных, или родовых, процедур. Эти типы суть наука (точнее, матема), искусство (точнее, поэма), политика (точнее, политика изнутри, или политика раскрепощения) и любовь (точнее, процедура, которая превращает в истину разъединенность половых позиций)» [34, с. 168]. Но для Бадью эти процедуры важны не сами по себе, а как (подвергаемые им последовательной критике) искусы для философской мысли, подшивавшейся в различные эпохи к различным своим условиям. Сам Бадью, однако, подшивает философию к математике, хотя провозглашает философскую автономию[327]. Тем самым автономия всё же не достигается, но философскоцентричным его подход остается. Тогда как, даже говоря из позиции философии, совершенно не обязательно привязывать к философии остальные доминионы культуры.

Аналогичным образом стоило бы, скорее всего, расположить и зеркальные[328] поверхности всех разновидностей культуры – не в виде запутанного лабиринта с разветвляющимися коридорами, убегающими в разные стороны, а в виде просторного зала: тогда можно ожидать[329] проявления своего рода голографического изображения как результата интерференции отблесков соответствующих ячеисто-мозаичных структур. «Есть социальная система, представляющая собой множество каких-то элементов, есть многообразие ее отражений или отображений, поскольку объекты самих этих систем (или „субъекты“ этих систем) есть субъекты, наделенные сознанием, т. е. отражениями состояний самой системы, элементами которой они являются. Значит, мы имеем не просто систему многообразия отражений, а мы имеем такое многообразие отражений, которые являются элементами самой же системы, которые, в свою очередь, порождают многообразие. Здесь очень сложно обстоит дело с теорией множеств, которая явно здесь будет неприменима. Элементы из многообразия отображений, входящие в саму же систему, отображаемую многообразием отображений, порождают еще, в свою очередь, многообразие отображений» [342, с. 61][330]. Изоляция, установление барьеров, наоборот, только мешают и пониманию, и развитию культурных феноменов. Все эпохи человеческой истории демонстрируют тесную взаимосвязь и взаимовлияние видов и стилей искусства, а также науки, философии и религии. Наверное, действительная история человечества должна исследоваться не только как история военно-политических и социально-экономических событий и процессов, но прежде всего и главным образом как история динамического развития всей культуры в целом, с учетом сложного взаимодействия[331] всех ее составных частей.

«В признании Эйнштейна о том, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс, кроется симптом огромной важности: что же дал Эйнштейну Достоевский, как не право на безумия, составляющие прежде прерогативу исключительно художественную и не допускаемые в науку. И вот: поэт Малларме вдохновляет математика Пуанкаре, философ Лосев умозаключает от теории относительности к миру сказок, крупнейший физик современности Вольфганг Паули пишет книгу в соавторстве с психологом Юнгом, доказывая родство мира микрофизики с глубинной психологией, и ему вторит другой крупнейший физик, Вернер Гейзенберг, ошеломительною фразою о том, что, исследуя Вселенную и ожидая обнаружить в ней объективные свойства, „человек встречает самого себя“» [464, с. 23]. Так формируется поливариантное и многоразмерное концептуальное пространство, позволяющее прослеживать с необходимой и достаточной степенью подробности механизмы взаимовлияния и взаимодействия всех мировосприятий, мировоззрений, мироотношений в различных порядках рефлексии. А в последовательно постнеклассическом философском смысле будет неважно, то ли некоторый подразумеваемый мир «сам по себе» раскладывается на отдельные срезы и ракурсы, которые вдобавок могут проецироваться друг на друга, то ли разные изображения на разных экранах могут быть сложены в некоторый интегральный голографический образ, который и окажется в этом случае доступным нам миром, созданным или открытым.

Гипотетически предположенное единство позволяет сформировать продуктивную перспективу видения. «В исследовании национального полезно исходить из понимания Единого Целого – как взаимодействия разных членов в одном согласном организме человечества, видя его как ориентир, а народы как инструменты, при том, что труба не похожа на скрипку и играет другую партию и каждый делает свое незаменимое дело… Так вот Инвариант Единого видится – понимается – сказывается каждым народом в особой проекции, и это есть национальный образ мира» [134, с. 46, 90]. Именно посредством взаимодействия разных народов оформляется общечеловеческая культура – инвариант в вариантах[332], единство в многообразии [ср. 165]. Стиль любой культуры выступает в качестве особого голоса, своей мелодии в общем хоре, оркестре всего человечества[333], представляет собственную сторону, срез, грань единого мира, которая не исключает остальных, других граней, срезов, сторон, но предполагает и дополняет их. «Эта особая структура общих для всех народов элементов (хотя они и понимаются по-разному, имеют свой акцент) и составляет национальный образ, а в упрощенном выражении – модель мира» [134, с. 47]. Специфицируются и простейшие фундаментальные различия/различения: «Можно, видимо, сказать: белое или черное – европейская модель; белое станет черным – китайская модель; белое и есть черное – индийская модель» [157, с. 108].

Комплексный характер разнообразных культурных взаимодействий наглядно объясняется с помощью концепции социальных эстафет, разрабатываемой М. А. Розовым. «…Отдельно взятый образец в принципе не может быть однозначно воспроизведен в силу того, что всё на всё похоже в том или ином отношении. …Иными словами, образец сам по себе не задает четкого множества возможных реализаций. …Это означает, что понять механизм эстафет нельзя в рамках элементаристских представлений: отдельно взятых эстафет просто не существует и не может существовать, они возникают в рамках некоторого эстафетного универсума, в рамках определенной социальной среды» [444, с. 67].

Если философия предпринимает рефлексию предельных оснований всей культуры, претендует на критическое рассмотрение всего разнообразия мира в целом, то тем же самым жестом, обеспечивающим ее универсальность, она обрекает себя