Постнеклассическое единство мира - Василий Юрьевич Кузнецов

через повторение того самого – некая протяженность. Она создана тожеством. За тожеством естественно следует нетожество – всякое тожество уже есть нетожество, – а с нетожеством появляется другое. Так элементарным следованием тому самому создается ряд вещей. Мы знаем это по себе как простейшее и исходное. Почему всё не должно было возникнуть в том же порядке?» [54, с. 370]. Иными словами, в постоянно повторяющейся практической деятельности разворачивается игра тождественного и различного. Для правильного срабатывания правила обязательно требуется наличие «некоторого правила идентификации, т. е. распознавания „того же самого“, „подобного“, т. е. ситуации… как именно той ситуации, когда правило уже применялось и, следовательно, уместно сейчас. Но это уже предполагает определенное знание, существующее помимо знания правила и позволяющее правильно применять это правило, своего рода навык распознавания и отождествления» [113, с. 16]. То есть требуется опознавать тождественные – в корректном, нужном и правильном смысле – ситуации.

Поэтому стоило бы всё-таки сделать следующий рефлексивный шаг – в постнеклассическом стиле концепции социальных эстафет – и констатировать, что способы воспроизведения эстафет тоже передаются по эстафетам, а образцы демонстрируют также способы работы с образцами. Так что в противоположность классическим тождеству и различию – предположительно наличествующим – корректнее было бы утверждать, что правила выполняются в соответствии с произведенным отождествлением всё новых предметов и действий с образцом. Отождествлением, устанавливаемым каждый раз заново в русле конкретной эстафеты и одновременно производящим различение со всеми остальными предметами и действиями. В этом смысле тождество и различие выступают результатом произведенных операций отождествления и различения, а согласие – результатом согласования.

Социальными эстафеты делает, конечно, вовсе не причастность к какой-то особой субстанции социального, наоборот – именно благодаря выполнению и воспроизведению эстафет возникают и могут устойчиво поддерживаться акторно-сетевые связи и отношения, делающие общество обществом [ср. 284]. Именно в социальном контексте и может происходить следование правилу, что было ясно еще Витгенштейну: «Невозможно, чтобы правилу следовал только один человек, и всего лишь однажды. Не может быть, чтобы лишь однажды делалось сообщение, давалось или понималось задание и т. д.» [109, с. 162]. И дело здесь, по-видимому, не в коллективности как таковой, противостоящей индивидуальности[316], или же социальности как воплощении более или менее конструктивистского выражения перформативно утверждающей себя конвенции[317], но в выявлении действенных механизмов работы правил. «Если эстафетный механизм всё же постоянно срабатывает, то только потому, что мы имеем дело не с одним, а с множеством образцов, ограничивающих друг друга; образец становится образцом только в контексте других образцов, других эстафет, только в составе определенных эстафетных структур. Это означает, что понять механизм эстафет нельзя в рамках элементаристских представлений: отдельно взятых эстафет просто не существует и не может существовать, они возникают в рамках некоторого эстафетного универсума, в рамках определенной социальной среды», – поясняет М. А. Розов [444, с. 67]. Тем самым нелокальные и нелокализуемые эстафеты могут локализовать и в достаточной степени фокусировать и нормировать воспроизводство образцов – по крайней мере, в пределах практической необходимости.

Выполнение правила, – это практическое действие; реализация правила – это практическая интерпретация. Уже у Витгенштейна вполне определенно сказано: «Следовать правилу, делать сообщение, давать задание, играть партию в шахматы – все это практики (применения, институты)» [109, с. 162]. А значит, необходимо рассмотреть практическую деятельность с точки зрения правил и их воплощения.

Характерно, что Бурдьё, строивший свою социологию именно как изучение практик, обнаруживает, что практическая правилосообразность – практический смысл – принципиально отличается от теоретических моделей исследователей: «В наиболее парадоксальном свойстве габитуса – невыбираемом принципе всякого „выбора“ – кроется разрешение парадокса об информации, необходимой, чтобы уйти от информации» [78, с. 119][318]. Отсылка к формальным правилам оказывается способом самооправдания своих действий. «Подобно тому как при обучении теннису, игре на скрипке, шахматам, танцу или боксу приходится разлагать на отдельные позиции, движения или удары такие практики, где все эти искусственно выделенные элементарные частицы поведения интегрированы в единстве организованной и целенаправленной практики – так же и информаторы склонны излагать нам либо общие правила (всегда с исключениями), либо особо примечательные „приемы“, не будучи в состоянии теоретически освоить ту практическую матрицу, что способна порождать все эти приемы, и владея этими приемами лишь на практике… Наиболее хитрая ловушка состоит здесь в том, что агенты охотно прибегают к двусмысленному языку правил (грамматическому, моральному или юридическому), дабы объяснить социальную практику, подчиняющуюся совсем иным принципам, и тем самым скрывают от самих себя, в чем истинная суть их практического умения – это ученое неведение, т. е. особый способ практического знания, не включающего в себя знание своих принципов» [78, с. 200–201].

Таким образом, отсылка к правилам сама тоже включается в практики действия. «Не следует забывать, что составной частью в полную характеристику социальной реальности входит и официальная характеристика реалий, что у этой воображаемой антропологии имеются вполне реальные последствия: можно отрицать за правилом ту действенность, которую приписывает ему юридизм, но только не игнорируя при этом, что бывает ведь и выгодно действовать по правилам, и эта выгода может лечь в основу стратегий, направленных на приобщение к правилу, на заключение союза с законом, т. е. как бы на то, чтобы переиграть группу в ее собственной игре, представив свои интересы в неузнаваемом обличье ценностей, признанных группой. Стратегии, прямо нацеленные на ту или иную первичную выгоду (скажем, на получение социального капитала благодаря удачному браку), часто сопровождаются стратегиями второго порядка, направленными на то, чтобы видимым образом удовлетворить требованиям официального правила и тем самым не только удовлетворить свой интерес, но и снискать престиж, который повсеместно приносят поступки, лишенные какой-либо видимой детерминации, кроме соблюдения правил» [109, с. 214]. И в этом смысле одно и то же действие вполне может одновременно следовать различным правилам.

На примере известной притчи о строительстве Шартрского собора М. А. Розов демонстрирует, как различные социальные эстафеты, предполагающие следование различным правилам, могут при определенных условиях согласовываться и выполняться одним поступком. «Спросили трех человек, каждый из которых катил тачку с камнями, что они делают. Первый пробормотал: „Тачку тяжелую качу, пропади она пропадом“. Второй сказал: „Зарабатываю хлеб семье“. А третий ответил с гордостью: „Я строю Шартрский собор!“… У каждого из опрошенных мы наблюдаем один и тот же набор действий. Иными словами, с точки зрения физики или физиологии они делают одно и то же. Однако деятельности их существенно различны, ибо различны цели и лежащие в их основе ценностные ориентации. …В каждом акте деятельности можно выделить по крайней мере два результата: основной, т. е. продукт деятельности, и побочный. Меняя их местами, мы получаем рефлексивно симметричные акты, которые взаимно преобразуются друг в друга путем рефлексивной ценностной переориентации… До поры до времени они