Близится утро - Сергей Лукьяненко

Я привстал, глядя в потолок. Что ж такое, Сестра, я ведь немаленький ребенок, страхи в темноте придумывать!

Тень от ладони дрогнула. Медленно согнулся длинный тонкийпалец – и будто поманил меня.

Чувствуя, как заколотилось сердце, я встал, перешагнул мертвоспящего Йенса и подошел к окну.

Двор караван-сарая был пуст. Ни охранника, ни сторожевыхпсов. Только светил посередине двора яркий керосиновый фонарь на столбе итемнела под фонарем, там, где больше всего тень, неясная фигура с воздетойрукой.

Я посмотрел на потолок. Палец вновь качнулся.

Быстро и молча, не будя спутников, я обулся. Хотел свитернадеть, ночи прохладные, но не стал. Тревога гнала меня к тому, кто стоял уфонаря.

Спустившись скрипучей лестницей на первый этаж, я прошелмимо портье – тот сладко спал. Отодвинул засов и вышел во двор.

Нет, не почудилось. Кто-то и впрямь ждал меня под фонарем.Неторопливо опустил руку, присел на корточки, прямо на землю.

Я огляделся – больше никого не было. Что ж, с одним-то ясправлюсь… если придется.

Стараясь идти неспешно, я приблизился к фонарю. Фитиль былвыкручен во всю силу, свет бил в глаза, и видно, потому разглядеть лицосидевшего не удавалось. А он шевельнулся и сказал:

– Садись, Ильмар.

Нет, я не удивился. Должна когда-то кончаться любая удача. Яиспугался, и испугало меня не собственное имя, а голос говорившего. Странно –голос был мягкий, даже ласковый, но меня будто холодом обдало.

Зря все-таки не оделся…

– Кто ты? – спросил я.

Говоривший негромко рассмеялся.

– Что тебе даст мое имя, Ильмар-вор? Я ведь легко могусоврать.

– Тогда что тебе нужно?

– Садись…

Поколебавшись, я все-таки сел. Тоже по-османски. Толькотогда он заговорил снова:

– Я хочу тебе помочь.

Опять же, странное дело, говорил он будто по писаному,никогда не подумаешь, что наречие для него чужое… но мне чудился какой-тоакцент.

– Ты местный, – сказал я.

– Можно сказать и так, – ответил он после паузы.

Ну вот. От державной Стражи ушли. На уговоры руссийскогошпиона не поддались. Теперь османы захотели к тайне прикоснуться. И теперь ужнам никуда не уйти… караван-сарай небось тысяча янычар окружила, а этого – напереговоры выслали.

– Смотря какая помощь… – сказал я осторожно.

Мой собеседник тихо засмеялся.

– О нет… нет, Ильмар. Я не буду говорить, что Османскаяимперия – это земля, текущая молоком и медом… что люди здесь незлобивы и дадутвам защиту от Державы в обмен на Слово.

Он знал все!

– Люди везде одинаковы, вор. Всем им нужна сила и власть, асила и власть – это богатство. Тебе ли не знать этого? Куда бы вы ни пошли – вРуссию, Иудею, Китай, в колонии или к ацтекам, – вам не будет покоя. В пыточныхкамерах, под ножом или огнем, но Маркус расскажет все. И нет разницы, на какомязыке заговорит с ним палач… всем, всем нужно Изначальное Слово.

В голосе его была такая убежденность, что и не думай я также – поверил бы.

Но я и сам так думал…

– Маленький мальчик, прочитавший старую книгу… он возомнилсебя Искупителем, но конец его будет страшен… – В голосе теперь была печаль. –И все вы, дерзнувшие встать с ним рядом, придумавшие себе служение, будто тагорстка иудеев… вы все разделите его судьбу.

– Зачем ты это говоришь?

– Потому что я хочу помочь.

– Чего нам будет стоить эта помощь?

Снова раздался тихий смешок, от которого меня холодомпробрало до костей.

– Ничего. Совершенно ничего. Допустим, я не желаю, чтобыИзначальное Слово узнала Держава. Но если Слово узнает Руссия или Османскаяимперия – это тоже меня не порадует.

Представь сам, вор, что случится вслед за этим? Чего захочетлюбая страна, преисполнившись могущества и утопая в железе? Ведь еще Искупительговорил: «Где железо – там и кровь»! Войны прокатятся по всему миру, войны, подобныхкоторым еще не знал род человеческий. Если каждый солдат пойдет в бой спулевиком в руках, если тысячи планёров наполнят небо, а линкоры стануттесниться в портах, будто утлые рыбацкие лодчонки, что станет с миром?

– Потому мы и бежим из Державы, – сказал я.

– Можно убежать от Стражи. Но нельзя убежать от себя.Ильмар, послушай мой совет.

Я ждал.

– Самая главная тайна мира – в руках зеленого юнца, Ильмар.В руках мальчика, не знающего ни жизни, ни смерти. Как сможет он распорядитьсясвоим знанием? Как можешь ты смотреть на его метания, прислушиваться к детскойблажи… разве не помнишь, что стало с каторжниками и матросами? разве забыл, какловко он управлял вами всеми? каких мук ты чудом избег в темницах Урбиса,спасая его? Достоин ли Маркус решать судьбу мира, вправе ли он?

– И что же? Мне самому взяться за нож и выпытать из негоСлово?

– О нет. Ты не способен на это, да и зачем? Маркус – лишьребенок, тщащийся стать взрослым. Ребенок, дерзнувший принять на плечинепосильную ношу. Не служение ваше нужно ему, а советы и наставления.

– Ему уже не нужны советы… – начал я. И замолчал, вспомнив,как преобразился Маркус при появлении Жана.

Так ли он вырос? Так ли он прав? Мы зачарованно смотрим, какМаркус творит чудеса Изначальным Словом, но и неразумный ребенок, взявший вруки пулевик или ставший у рычагов паровой машины, способен творить чудеса.

– Он не станет слушать советов, – сказал я.

– Станет. Если ты сделаешься его наперсником – он будетслушать тебя. Ты спас его от каторги. Ты защищал его, даже не зная о Слове.Тебе он поверит.

– У меня нет такой мудрости, чтобы давать ему советы, –пробормотал я.

Странный это был разговор. Будто во сне – хоть я и не спал.Будто весь мир вокруг замер – и стих ветер, и перестали мерцать звезды в небе,и ни звука не доносилось из спящей гостиницы. Лишь я сидел напротивтаинственного незнакомца и спорил с ним, холодея каждый раз, когда раздавалсяего голос.

– Тогда послушай меня, Ильмар. Ты был нищ, был и богат.Разве не постиг ты, что главная беда человеческая проистекает из голода инищеты? Жалкими деревянными плугами ковыряют крестьяне землю, дурными изношеннымиинструментами работают ремесленники. Две тысячи лет люди прячут на Слово своижалкие достояния, унося их от мира. Так пусть же Маркус даст людям изобилие.Пусть бедность обернется богатством. Пусть Слово станет открыто для всех.