Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946 - Шарль де Голль

Я попросил султана сказать мне со всей откровенностью, что он думает об отношениях между Марокко и Францией. «Я, — ответил он, — глубоко ценю тот факт, что протекторат обеспечил моей стране порядок, справедливость, заложил основы будущего процветания, посеял семена народного образования и формирования национальной элиты. Этот режим был принят братом моего отца Мулаем Абд аль-Хафидом, затем моим отцом Юсуфом и сегодня принят мною как переходный этап от древнего Марокко к современному свободному марокканскому государству. Я думаю, что между событиями вчерашнего дня и событиями дня завтрашнего наступил момент сделать на этом пути первый шаг. Этого ждет мой народ».

«Ту цель, которую вы преследуете, — ответил я, — поставила себе и Франция. Она зафиксирована в Фесском договоре и Альхесирасском протоколе, и ее неустанно добивался Лиоте, инициатор создания современного Марокко. Я, как и вы, полагаю, что в ближайшем будущем следует перестраивать основы наших отношений именно в этом направлении. Но в настоящее время для кого бы то ни было свобода может быть только относительной. Я думаю, что это касается и Марокко, которому предстоит сделать немало, прежде чем оно сможет обойтись собственными средствами. Франции надлежит оказать вам необходимую помощь в обмен на ваше согласие идти пока с ней вместе. Когда в Анфе Рузвельт обещал Вашему Величеству сотворить чудо немедленного обретения независимости, что посулил он вам, кроме своих долларов и места среди своих должников?»

«Я придерживаюсь мнения, — заявил Мухаммед V, — что моя страна должна идти по пути прогресса, опираясь на помощь Франции. Из всех держав, которые могли бы оказать нам поддержку, Франция подходит для этого лучше всего. Она просто предназначена для этой роли, и мы отдаем ей свое предпочтение. Во время войны вы могли убедиться, что и наша помощь была для вас не лишней. Итогом новых соглашений, к переговорам о которых мы готовы приступить, могла бы явиться договорная ассоциация наших двух стран в экономической, дипломатической, культурной и военной сферах».

Я сказал султану, что, по существу, разделяю его точку зрения, но необходимо внимательно изучить конкретные аспекты проблемы. Относительно даты начала переговоров, я предложил приступить к ним сразу после принятия Четвертой Республикой собственной конституции, поскольку последняя, судя по всему, определит характер отношений с рядом территорий и государств, самоопределение которых, как и их участие в сообществе стран, потребует взвешенного решения. Что же касается союза наших двух стран, то я предложил Мухаммеду V поддерживать между нами личный контакт при условии, естественно, если я останусь в своей должности. Он согласился с моей позицией и, как мне показалось, совершенно искренне. Для начала султан заявил о поддержке инициативы моего правительства относительно восстановления в Танжере власти шерифа и введения международного статуса, отмененного в 1940 в результате совершенного испанцами переворота. Положительное решение по этому вопросу было принято уже в сентябре на Парижской конференции представителей Франции, Англии, Америки и России, и правительству Мадрида не оставалось ничего иного, как согласиться с этим решением.

Следующим Францию, по моему приглашению, посетил бей Туниса. Сиди Ламину был оказан блестящий (насколько позволяли обстоятельства) прием. 14 июля в Париже он присутствовал на торжественном параде войск нашей победоносной армии. Многочисленные встречи позволили ему познакомиться с видными представителями различных французских кругов. В ходе наших бесед бей сообщил мне, каким он видит будущее регентства, которое отвечало бы чаяниям народа и требованиям времени. В общем, бей практически настаивал на том же, на чем и султан. Высказывания бея звучали глуше, чем у Мухаммеда V, в силу, естественно, разницы в возрасте и темпераменте, но также и в силу меньшей популярности суверена Туниса, маленького королевства. Но суть требований была та же, что и у султана Марокко, теми же были и мои ответы, которые бей воспринял благосклонно.

Из разговоров с главами стран Магриба я сделал вывод о том, что с этими двумя государствами необходимо заключить соглашения о сотрудничестве, соответствующие велению времени и способные — в меняющемся мире — урегулировать взаимные отношения, по крайней мере, на период жизни следующего поколения.

Если североафриканские проблемы виделись мне в обнадеживающем свете, то с Индокитаем дела обстояли сложнее. После уничтожения наших небольших гарнизонов и нашей администрации японскими захватчиками и ухода на китайскую территорию сохранивших боеспособность отрядов, в Кохинхине, Аннаме, Тонкине, Камбодже и Лаосе французская администрация прекратила свое существование. Оставшиеся в живых военные попали в плен, чиновники были арестованы, частные лица находились под строгим надзором. Все жили в обстановке оскорблений и унижения. В государствах Индокитайского союза японцами были созданы местные правительства, полностью подчиненные их воле. Сопротивление оккупантам росло, но его руководители придерживались коммунистической ориентации и были решительно настроены на провозглашение независимости после изгнания японцев. Отряды Сопротивления подчинялись подпольному руководству, которое готовилось стать государственной властью. Нам же удалось послать на Цейлон лишь небольшой авангард и не оставалось ничего иного, как ждать от союзников помощи в переброске нашего экспедиционного корпуса в Индокитай. Худо-бедно мы смогли наладить работу нашей разведывательной службы, которая обосновалась на китайской границе и занималась изучением обстановки. Одновременно мы продолжали добиваться от правительства Чунцина и его американских военных советников оказания содействия в переформировке отрядов, покинувших Тонкин и Лаос.

После капитуляции Германии американцы решили покончить с Японией. В июне их войска, отвоевывая в океане остров за островом, настолько приблизились к логову врага, что уже подумывали о высадке на японской территории. На море флот японцев был практически уничтожен армадой Нимица, а в воздухе остатки их авиации не могли оказать Макартуру серьезного сопротивления. Однако в Токио партия войны сохраняла влияние. Это заставило американского президента, командование и конгресс с опаской отнестись к возможным кровопролитным боям за каждый метр японской земли, защищаемой стойким и фанатичным народом. По тем же причинам, произошло резкое изменение американской позиции относительно использования французской военной помощи. В начале июля Пентагон снизошел до того, что поинтересовался у нас, не согласимся ли мы послать на тихоокеанский театр военных действий две дивизии. «Этой возможности мы не исключаем, — был наш ответ. — Но в этом случае мы хотели бы также отправить необходимые силы в Бирму, чтобы принять участие в сражениях за Индокитай».

Уже к 15 июня я наметил состав нашего экспедиционного корпуса, во главе которого решил поставить генерала Леклерка. Мне пришлось пойти против его желания. «Отправьте меня в Марокко», — настойчиво просил он. «Нет, — отвечал я. — Вы поедете в Индокитай, так как там положение значительно труднее». Леклерк безотлагательно взялся за формирование частей. К началу августа они были готовы к отправке. Все испытывали необыкновенный подъем. И солдаты, и отъезжавшие чиновники горели желанием вновь водрузить французский флаг над последней из французских территорий, где он пока еще не развивался.