Барды Костяной равнины - Патриция Энн Маккиллип

– Да.

– Но как мы…

– Не знаю.

– Должно быть, это ты… Мне бы… Мне бы ни за что не удалось…

– Но ты здесь, – твердо сказала она.

Фелан умолк. Лицо его побледнело, пальцы бросали ввысь ноты, словно золотые монеты.

– Ладно, но как мы… Как нам выбраться отсюда? Мой отец не нашел выхода.

Если бы в эту минуту Зоя пела, ее голос сорвался бы от изумления и испуга. Горло перехватило так, что она не могла вздохнуть. Оставалось одно – играть, пока бессловесные, застывшие мысли не оттают, не вытекут парой слов из разворошенной памяти.

– Он – это… – прошептала она, голос все еще изменял ей. – Он…

– Да.

– Он и есть Найрн?

– Да.

– О-о, – беззвучно выдохнула Зоя. Звук скатился с языка, как гладкий, холодный речной камешек.

Внезапно арфист – из своенравия или шалости ради – свернул прочь с заданного ею пути. Призвав на помощь все силы, Зое удалось обуздать его и удержать в прежнем ритме. «Потерпит, – подумала она. – Ему нечего бояться. Нечего терять».

А может, есть? Зоя снова оглянулась на него, сидящего на камне, выступающем из травы, как старый зуб.

– Кто ты? – спросила она – может, словами, а может, без слов. – Ты – Кельда?

– Или Уэлькин? – невнятно подхватил Фелан.

Арфист только улыбнулся и взял ноту, что растопила сердце Зои, зажгла в нем огонь, а после вознесла к вершинам поэзии.

– О-о, – вновь потрясенно ахнула она, и он кивнул ей.

– Играй со мной, – сказал он голосом, подобным скрежету обломков мироздания.

– Хорошо, – ответила Зоя – а может, ее сердце. В тот миг она хотела лишь одного: вплести в эту силу, в это сокровище всю известную ей музыку, чтобы тут же раздать ее всему миру.

Фелан почувствовал эту перемену: танцующий ручеек вдруг превратился в такой глубокий, мощный, неодолимый поток, что он едва мог удержаться на поверхности. Положившись на собственные пальцы, он отдался музыке. Разум подсказывал, что он никогда в жизни не смог бы сделать того, что делает сейчас. Казалось, он держится на плаву, цепляясь за плывущий в потоке листик, вручил свою жизнь пролетающему мимо перышку, несся сквозь быстрые, бурные, пенящиеся воды музыки, исходящей от Зои, на тоненьком прутике. Казалось, он играет наугад, слепо бьет по струнам, извлекая музыку из эмали зубов, из вставших дыбом волос, из тех закоулков разума, о существовании которых даже не подозревал. Нет, его гнал вперед вовсе не страх разделить судьбу отца – об этом и вспомнить было некогда. Он ухватился за кромку подола Зои, вцепился ногтями в краешек ее тени, и уже не мог разжать хватку – мог только следовать за ней туда, куда вела она.

Поэтому, когда тот, кого он счел стоячим камнем на гребне холма неподалеку, окликнул его по имени, он лишь озадаченно взглянул на него, но не остановился. «Вещий Камень», – решил он, хотя голос был странно похож на голос отца.

– Фелан!

Пальцы пропустили ноту. Да, то был отец – это он звал его из-за стены Вьющейся башни! Иона кричал что-то еще, но его слова тонули в голосе Зои. Фелан склонил голову и сосредоточился. «Будь у отца полезный совет, – мрачно подумал он, – он прибег бы к нему сам многие сотни лет назад».

Иона словно прочел его мысли и двинулся к сыну, но, чтобы преодолеть этот путь, его крохотной, невообразимо далекой фигурке пришлось бы идти многие дни, годы, а может, и целые эпохи.

Тем временем странный арфист нашел в заключительных аккордах Зои новую песню и ринулся с нею вперед. Фелан едва не вывихнул пальцы, изо всех сил стараясь поспеть следом. С Зоей же произошло нечто непонятное. Фелан увидел, как ее голос вьется вокруг нее длинными разноцветными флагами, трепетавшими и медленно рассеивавшимися в дуновении ветра. Звуки ее арфы, точно крошечные сверкающие насекомые, расправляли блестящие золотом крылья и стайками улетали прочь. Беззвучно рассмеявшись, Фелан попробовал сотворить такое же волшебство своими пальцами. Нет, его ноты не породили ничего живого, и все же Зоя улыбнулась ему. Вся – пламенеющий шелк и волосы, вьющиеся по ветру, она скинула туфли и босиком встала среди высокой травы. «Как она может улыбаться? – изумился Фелан. – Как она может не испытывать страха, попав в эту губительную сеть поэзии и силы, когда впереди темнеет, ждет нас обоих, как огромная дверь в безвременье и горе, та же судьба, что постигла отца?»

Арфист повел мелодию в новое русло, и Зоя запела вместе с ним. Два голоса взвились над равниной, словно пение ветра: его – низкий, грубо отесанный, буйный, и ее – золотом и багрянцем взмывающий ввысь, к черным тучам, собиравшимся разразиться бурей. Ноты Фелана разлетались прочь, будто птицы, пока ураган не схватил их за пышные хвосты.

– Фелан! – раздался из буйства стихий крик Ионы.

Отца было не различить в слепящих лучах солнца, прорывавшихся сквозь клубившийся над равниной туман. Казалось, он подошел ближе, или голос его зазвучал сильнее. Что отец в силах сделать такого, что еще глубже не увлекло бы их всех в неисчерпаемый котел времени? Этого Фелан не мог и вообразить. Хотелось лишь одного – чтоб Иона прекратил кричать. От этого неуместного звука, словно от голоса, внезапно ворвавшегося в сон, пальцы подвели, пропустили ноту, а за ней и другую, и третью, пока Зоя не подхватила беспомощно барахтавшегося Фелана и не поставила на ноги. Здесь, на краю пропасти, он и замер – едва дыша, силясь удержать на месте само время, неумолимо несущееся мимо.

А Иона закричал снова. Он был уже совсем близко, и слово, выпущенное им на волю над равниной, было вовсе не именем Фелана.

Оно громко треснуло на фоне музыки, как сломанный дубовый сук, и этот треск заставил старого арфиста умолкнуть на полуслове.

Эта недолгая заминка так поразила Фелана, что и его пальцы замерли на струнах. Одной лишь Зое, оставшейся в одиночестве, помеха оказалась нипочем. Она лишь мельком взглянула на Иону, внезапно возникшего на вершине холма рядом с Феланом и вынувшего арфу из его рук.

– Что ты делаешь! – вскрикнул Фелан, выбитый из равновесия. Казалось, родной отец, обманувшись, толкнул его в пропасть вместо того, чтобы оттащить от обрыва. – Ты даже свистеть не умеешь! От одного твоего взгляда струны лопаются!

Но Иона даже не взглянул на него. Арфист улыбнулся обоим все той же загадочной улыбкой и снова запел, и пальцы Ионы ударили по струнам, подхватив мелодию. Фелан таращился на него, дрожа, обливаясь потом, вырванный из объятий арфы, из объятий бурлящего, губительного потока музыки, оставшийся стоять с пустыми руками на берегу. Музыка кипела в его голове, но больше не находила выхода.

Тем временем музыка Ионы сливалась с мелодией Зои, будто серебро с золотом, солнечный свет с небом. С его арфы летели крохотные пташки, а с ее – бабочки; их голоса вились рядом, нежные, сильные – твердые, точно кость, и древние, точно камень. Вместе они завораживали, околдовывали. Фелан замер с разинутым ртом, чувствуя, как все несыгранное и неспетое с каждым вздохом льется наружу из самого сердца, из глубины души.