Исход - Светлана Замлелова

Два дня мы собирали древесину. За это время обнаружили ещё не замёрзшую реку и следы от нарт. А ещё наткнулись на оленей. Музалевский и Фау пытались подстрелить хоть одного, но безуспешно – близко к себе олени не подпускали, а заслышав выстрелы, снялись с места и исчезли как дым.

Обратно к “Княгине Ольге” мы шли тем же путём – наш след оставался нетронутым. Музалевский шёл на лыжах впереди, все остальные, тащившие нарты с плавником, – следом без лыж, которые покоились поверх плавника. Нужно сказать, что все мы, впервые вставшие на лыжи, с облегчением вздохнули, вспоминая мучительный переход с корабля на берег. Когда мы уже подходили к “Княгине Ольге”, Музалевский вдруг вернулся весьма взволнованным.

– Скорее, – сказал он, – нужно торопиться… Впереди несколько трещин… Пока не разошлись… но кто знает…

Он снова умчался, а мы постарались прибавить шагу. Вскоре Музалевский вернулся уже без лыж – воткнутые в снег, они торчали впереди, как объяснил Музалевский – за трещинами. Он впрягся в нарты, и тащить стало чуть легче.

– Скорее, – всё торопил он.

Я стала волноваться, и, судя по общему молчанию, заволновались и остальные. Если бы льды разошлись, мы оказались бы отрезанными от шхуны. И пока там поймут, что нужна помощь, между нами вполне успела бы образоваться полынья. Конечно, они притащили бы шлюпку, но на это ушла бы уйма времени. А хуже всего, если бы трещина начала расходиться прямо у нас под ногами. Наверное, все мы думали тогда об одном и том же. А Музалевский всё торопил и торопил нас. Наконец мы остановились, не дойдя примерно пару саженей до торчащих из снега лыж, и увидели трещину. Но самое ужасное было в том, что мы увидели воду – между нами и “Княгиней Ольгой” было несколько футов чистой воды.

– Чёрт, – только и сказал Музалевский.

Но в следующую секунду он уже перепрыгнул через воду и командовал с того берега:

– Трое сюда – тянуть, остальные – толкать.

Фау, Земсков и Балякин прыгнули следом. Мы перебросили им верёвку от одних нарт, они тут же ухватили, и довольно быстро мы переправили нарты с плавником через трещину.

– Барышня, смотрите, – шепнул Шадрин, тронув меня за рукав, и указал на трещину.

– Быстро! – кричал Музалевский. – Вторые нарты!

Трещина расползалась. Воды между нами становилось больше, а края льдин казались нам всё менее устойчивыми.

– Верёвки! – кричал Музалевский. – И все сюда!.. Ну! Чего ждёте?.. Все сюда!

– Барышня, прыгайте! – шепнул Шадрин.

Меня не надо было упрашивать, я прыгнула и через секунду лежала на льду рядом с нартами. Следом прыгнул Ильин, а Шадрин как заворожённый смотрел на расползающуюся трещину.

– Тихон Дмитриевич! – позвала я.

– Чего ждёшь, ворона! – кричал Музалевский. – Давай сюда! Быстро!

Шадрин как будто очнулся. И всё-таки он поддался страху: приблизившись к краю своей льдины, он вместо того чтобы прыгать, зачем-то уставился в воду. Между тем льды расползались, словно разорвавшаяся ткань.

– Да прыгай же ты, чёрт! – завопил Музалевский.

Шадрин опять как будто очнулся и, вероятно, сделав над собой колоссальное усилие, прыгнул. Не знаю, что произошло дальше – то ли он поскользнулся, то ли обломился край льдины, а может, и льдина накренилась, но только в следующее мгновение Шадрин оказался в воде. Он страшно побледнел, на лице у него застыло такое выражение, от которого мне стало не по себе, а глаза, казалось, вот-вот выкатятся на лёд. Все, не сговариваясь, бросились к нему. Но Музалевский закричал:

– Уйдите!

И ухватив Шадрина за руку, стал один тащить его на себя. Когда же в воде оставались только ноги Шадрина, Фау, а за ним все остальные бросились помогать. Наконец Шадрин был на нашей льдине.

– Ничего, – сказал Музалевский, лёжа на спине и тяжело дыша, – до шхуны недалеко.

На шхуне, похоже, услышали наши вопли и к нам навстречу бежали трое, сопровождаемые звонко лающими псами.

Между тем вторые нарты оставались на том берегу. Конечно, бросать их там не хотелось бы, тем более что верёвки были у нас. Впряглись все вместе, включая вымокшего Шадрина. Самое страшное было бы, если нарты, оказавшись в воде, потянули бы и нас за собой. Но, видимо, с перепугу мы так дружно дёрнули, что нарты благополучно перескочили трещину. И если не считать потерю плавника, который мы тут же выловили, всё обошлось благополучно. Шадрина Музалевский заставил бежать к “Княгине Ольге”, чтобы тот хоть немного согрелся. Серьёзной болезни Шадрину удалось избежать, хоть у него и держалась несколько дней температура. Кроме того, он успел отморозить пальцы ног, но тоже не сильно – его оттёрли снегом и спиртом.

Несмотря на все приключения, мы всё-таки добыли плавника минимум на месяц топки. Машинисты и кочегар не перестают вздыхать о топливе, уверяя, что угля у нас в обрез, и дай-то Бог, если мы проведём всю зиму в тепле. После зимовки нужно будет обязательно прорываться к Новой Земле за углём. Если продовольствия у нас в избытке, то с углём всё намного хуже. А тут ещё случилось такое, отчего все мы впали в настоящее уныние, и чему предтечей стал заболевший Шадрин. Но, конечно, поначалу никто ни о чём не подозревал.

Вскоре после случая с нартами капитан объявил, что ледовое поле, частью которого мы стали, движется на N. Мы постоянно меряем глубину и широты. Капитан опять говорил о том, что наш дрейф сам по себе – это вклад в науку. Наша задача – фиксировать всё, что можно зафиксировать, потому что потом по этим отметкам будут сделаны важные выводы о неизвестном до сих пор подводном течении, уносящем нас на край света. На это штурман мрачно заметил:

– Если, конечно, когда-нибудь наш судовой журнал попадёт к тем, кто сможет сделать эти выводы.

Как ни странно, но никто ничего не ответил на это замечание. И я подумала, что команда начинает терять веру в успех.

Решено было, что раз уж нас несёт на N, то зимовать на берегу мы не сможем. Это значило бы потерю шхуны. Так что придётся зимовать на самой шхуне. Главное, чтобы хватило топлива. Но пока у нас не вышел уголь, а палуба завалена досками, мы можем себе позволить отапливать несколько кают. Правда, будет намного прохладнее. Кроме того, капитан внёс предложение сложить прямо на льду баню, и оно было встречено с восторгом. В наших условиях баня – это больше чем чистота. Конечно, она будет дощатая, но это ничего не значит. Привыкнув к мысли, что зимовка уже началась и что не так уж это и страшно, все снова зажили нормальной, спокойной жизнью. В бане предполагалось не только париться, но и репетировать – Музалевский предложил устроить театр. В библиотеке есть кое-какие пьесы, так что можно время от времени ставить спектакли в большом салоне. Начать намеревались с Рождества. А ещё мы готовились к соревнованиям по лыжным гонкам – уж не помню, кто именно это предложил. Собирались не просто устроить лыжню, но и оборудовать павильоны с угощением. И всё это прямо на льду.

Всё это время нас носило то вправо, то влево, а то и вовсе держало на месте, независимо от силы и направления ветра. Капитан предположил, что вмешиваются приливы и отливы, но штурман настаивает на течении. Знать бы, куда оно течёт, это течение! Между штурманом и капитаном всё это время росло какое-то напряжение. Мне кажется, им тесно рядом. Они всё больше и больше раздражали друг друга, и с каждым днём это становилось всё заметнее. Стоило капитану сказать “приливы”, как у штурмана желваки начинали ходить ходуном. Но только штурман скажет “течение”, как капитан поджимает губы и мрачнеет, точно в слове “течение” есть что-то оскорбительное для него. Я внимательно наблюдаю за ними и боюсь, как бы их взаимное неприятие не стало бедой для всей команды.