Исход - Светлана Замлелова

Сначала штурман вызвал на палубу капитана и заставил меня, как младенца, который научился говорить “мама”, явить свои способности и навыки. Капитан пришёл в восторг от одной моей ловкости в обращении с приборами. А уж когда он перепроверил полученные мной данные, я думала, он разрыдается. Он долго жал руку штурману и благодарил его в изысканнейших выражениях, словно никогда и не раздражался по поводу его всезнайства и самоуверенности. Потом легонько обнял меня и, точно сговорившись со штурманом, изобразил на лице умиление в мой адрес. Я только так пишу: “изобразил”, а на деле умиление было самое что ни на есть искреннее. Они со штурманом смотрели на меня, как родители смотрят на единственное чадо. Но это были пустяки в сравнении с тем, что началось вечером. А на вечер капитан заказал праздничный обед и даже пирог с черникой. В кают-компании мне прокричали троекратное “ура!” и чествовали как именинницу. Насилу я дождалась окончания этого вечера и даже успела про себя обругать секстан, из-за которого пришлось целый день краснеть. Хотя, конечно, я понимаю, что несмотря на смущение и связанные с ним неудобства, я отныне – важный человек на “Княгине Ольге”, потому что наравне со штурманом отвечаю за определение нашего местоположения. А кроме того, все, включая даже и штурмана, смотрят на меня с особенным уважением. Ведь все они назвали это сложным и отказались учиться, а я взяла, да и научилась, то есть сделала то, чего они не смогли сделать.

Всё это время мы крутимся на месте. И даже, спасаясь от льдов, зашли в Байдарацкую губу, где пробыли недолго и вернулись в море, как только ветер отогнал льдины и открыл проход. Очень медленно продвигаемся мы вдоль берегов Ямала, не в силах продвинуться к Новой Земле на NW – путь нам преграждает настоящее ледовое поле.

Днями Музалевский убил первого тюленя, открыв сезон охоты. По этому случаю решили устроить праздничный ужин в салоне, где можно собраться всей команде. Я не люблю охоты и даже не стала смотреть на убитого тюленя. Но наша экспедиция задумывалась, в том числе, как зверобойная. К тому же и капитан, и все остальные в голос говорят о необходимости есть свежее мясо во избежание цинги. Об этой цинге я наслушалась довольно. Мне это напоминает чуму в Средние века. Хотя, все говорят, что цинги можно избежать, нормально питаясь, и можно исцелиться, перейдя на нормальное питание. Словом, охоту в нашем случае следует признать вынужденным и необходимым занятием, а вовсе не развлечением, что устраивают себе помещики. Из убитого Музалевским тюленя Зуров приготовил отбивные – это и был наш праздничный ужин по случаю открытия сезона.

Мне не очень хотелось есть этого тюленя, и я попыталась отказаться. Но все вокруг запротестовали и стали настаивать. Так что пришлось соглашаться. От штурмана я уже слышала, что тюленье мясо может отдавать рыбой. Ничего не имею против рыбы, но мясо со вкусом рыбы, как и рыба со вкусом мяса – это, воля ваша, какое-то уродство. Ну, всё равно что лошадь с головой льва. Однако, отведав, я должна была признать, что никакой рыбой тут и не пахло. Со мной все согласились, включая штурмана, объявившего Зурова гением кулинарии. Зуров остался крайне доволен и весь вечер сиял как наш самовар. Штурман заверил всех, что дело в приготовлении и что мясо, пробованное им прежде, было скверно приготовлено. Поскольку наш тюлень оказался похож по вкусу на телёнка, штурман назвал его “тюлёнком”. Мяса хватило нам на несколько дней.

Но пока мы ели нашего “тюлёнка”, основательно испортилась погода – повалил густой снег, стало холодать, а ледяные поля приблизились к нам. То и дело мы окалываем лёд вокруг судна длинными шестами, но все наши усилия ничего не дают. Вчера льды окружили нас и вступили с “Княгиней Ольгой” в борьбу, начав давить на корпус и даже набиваясь под него. В итоге, как сообщил капитан, судно приподнялось примерно на фут[11]. К счастью, это длилось недолго, и сегодня всё вернулось на место. Но лёд напирает, а мы крутимся, как в пляске святого Витта, бросаясь к чистой воде, словно утки на замерзающем пруду.

Сегодня моё определение дало 71°36´N и 66°8´O. Вчера данные были такими: 71°39´N и 66°42´O. А десятью днями ранее мы находились на широте 70°57´. Можете представить наше ничтожное перемещение. Каждый день меряем глубины, а капитан шутит, что даже этим мы приносим пользу Отечеству. Не знаю, что за польза Отечеству оттого, что глубина под нами то 70, то 90 саженей[12]. А вот штурман, по всем вероятиям, был прав: далеко мы не уплывём, и Маточкина Шара нам не видать, как своих ушей. Лёд наступает, и нет у нас никаких шансов избежать его мертвящих объятий. Похоже, в нашей жизни наступает новый, совсем другой период. В ближайшем будущем жизнь переменится, но как именно – никому не известно. Я же напишу об этом в моих следующих письмах. Обнимаю Вас, дорогой мой, Аполлинарий Матвеевич.

Ваша О.»

* * *

Следующее письмо, показавшееся Аполлинарию Матвеевичу заметно толще предыдущих, начиналось привычными уже словами: «Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич! Знаю, что письмо Вы получите ещё не скоро, и всё же… И всё же от души поздравляю Вас с Рождеством Христовым и Новолетием!

Долго я не писала Вам, но тому есть несколько объяснений. Во-первых, к концу октября мы окончательно вмёрзли в лёд. Сначала льдины просто обступили нас. Но этого им показалось мало, и они пошли в наступление, торосясь[13] и набиваясь под корпус. Пока это был самый страшный период: и днём, и ночью вокруг почти непрестанно слышался треск и скрип. Трещал лёд, ломаясь и напирая на “Княгиню Ольгу”, скрипело судно, сопротивляясь ледовому напору. Все притихли и погрузились в задумчивость, опасаясь и выжидая: раздавит ли шхуну льдами. Раньше у нас все бодро повторяли: тройная дубовая обшивка! корпус обтянут листовой медью! Но тут все приуныли и перестали вспоминать о листовой меди. Это и понятно: медь медью, но звуки торошения и стоны “Княгини Ольги” производят более сильное впечатление. Капитан даже распорядился перенести провизию из трюма в большой салон на верхней палубе. Большой салон, где время от времени собирается вся команда, перегородили с тех пор надвое, и одну часть заняли мешки и короба.

Льды то сжимали, то отпускали судно, и всё же тащили его за собой, как стая хищников добычу. Чистой воды уже тогда совсем было не видно, и лёд потихоньку толкал нас к северу, хотя берег Ямала мы всё ещё отлично видели в бинокль.

Как-то к вечеру, когда ещё не совсем стемнело, но только стали загустевать сумерки, мы впервые увидели северное сияние. Боже мой, что это за красота! Если Вы никогда не видели северного сияния, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич, Вы не поймёте вполне моего восторга. На темнеющем небе – а надо сказать, что цвет неба здесь совсем не такой, как в Петербурге, Харькове или Бердянске – небо здесь в ясные ночи глубокого синего цвета, оно вовсе не кажется чёрной дырой или бездонным кратером, оно похоже, скорее, на коридор, на переход в другие миры, а причиной этому – всё тот же глубокий синий цвет, – так вот, вдруг на этом синем бархате появилось какое-то серебристо-зеленоватое свечение. И небо превратилось в один сияющий и переливающийся опал. Потом началось движение, словно какая-то сияющая амальгама перетекала над нашими головами.