Комбат. Беспокойный - Андрей Воронин

Ведь что получается? Согрешил человек по мелочи, скажем, месяц, а то и полгода назад – один, без свидетелей, в месте, где заведомо нет ни камер, ни микрофонов, выкурил тайком сигаретку или просто помочился в угол. И все было тихо, никто об этом ничего не знал и даже словечком не обмолвился. А потом в кругу проверенных товарищей высказал шутливое предположение: да у этого Маковского просто хрен такой длины, что снизу из штанины торчит и по полу волочится, – и на следующее утро загремел на две недели в команду ассенизаторов за то, видите ли, что полгода назад не там покурил или не туда помочился… И что, спрашивается, тут непонятного?

Да все ясно как белый день! Сидит в центре паутины этакий невидимый паучок и чутко прислушивается, не задрожит ли где ниточка. Все видит, все слышит, все примечает, все как есть мотает на ус… И до поры молчит, понимая, что вокруг – живые люди, которым свойственно ошибаться. А когда приходит время напомнить человеку, что все под Богом ходят, издает приказ по гарнизону: майора такого-то за гомосексуальную связь с испытуемым номер сякой-то разжаловать в рядовые и приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение до восемнадцати ноль-ноль, тело утилизировать в установленном порядке. А упомянутая связь, между прочим, имела место полтора года назад, когда майор перебрал спирта на собственном дне рождения и уже не соображал, что творит, на кого лезет… А не надо было говорить, что никакого полковника Маковского на свете не существует, и, куражась, показывать следящей камере отставленный средний палец!

Однако даже человеку-невидимке приходится время от времени вступать в непосредственный контакт с окружающим миром – чтобы поесть, например, или, вот как сейчас, получить лично в руки секретный пакет из Центра. Для осуществления таких контактов полковник по известным ему одному причинам избрал старшего прапорщика Палея. Своим исключительным положением Палей гордился, а дополнительные обязанности его ничуть не тяготили. Хотя иногда ему становилось интересно: а как бы ему понравилось, если бы в занимаемых полковником помещениях отсутствовала канализация?

Но построенная военнопленными под наблюдением аккуратных и дотошных немецких инженеров канализация функционировала отменно, и выносить за начальником режима ночные горшки старшему прапорщику не приходилось. Конечно, случались и неудобства наподобие таких вот подъемов в неурочное время, но зато как это было интересно! Палей знал такие подробности закулисной жизни бункера, о которых не подозревал даже доктор Смерть, и это наполняло его ощущением собственной значимости, по сравнению с которым та маленькая власть, что давали ему погоны с тремя расположенными в ряд звездочками, окончательно терялась и блекла.

Лифт остановился, прибыв на предпоследний уровень. Палей покинул кабину, миновал еще один короткий узкий коридорчик и, толкнув железную дверь, очутился в прохладном полумраке шестой штольни. В отдалении светлым пятном маячило ее полукруглое, забранное прочной стальной решеткой устье, под ногами хрустел какой-то мусор, по ощущению неприятно напоминавший человеческие кости. Чтобы отыскать апартаменты полковника Маковского, нужно было основательно изучить осененный сидящим верхом на свастике орлом оригинал поэтажного плана бункера, а этот самый оригинал, как было доподлинно известно прапорщику, хранился у Маковского в сейфе. Вот и возьми его голыми руками! Подсвечивая себе фонариком, Палей прошел в дальний конец пустого подземного ангара с полукруглым сводом. В углу у противоположной стены ржавел остов грузовика «опель», кабина и дощатые борта которого еще хранили следы серо-зелено-коричневой камуфляжной раскраски. За «опелем» приткнулась осевшая на спущенных, растрескавшихся от старости шинах маленькая амфибия; скользнув по ней, луч фонарика выхватил из темноты гофрированную дверцу с нанесенным на нее стилизованным изображением орла с распростертыми крыльями, сидящего верхом на свастике. Притаившиеся по темным, редко посещаемым, а то и вовсе окончательно заброшенным уголкам бункера многочисленные напоминания о тех, кто его построил, не вызывали у старшего прапорщика никаких ассоциаций или, спаси и сохрани, параллелей: для него все это был просто старый, ни на что не годный хлам, который давно следовало выбросить на помойку. И выбросили бы, да помойка далековато…

Он остановился перед неглубокой нишей в стене и несколько раз нажал кнопку электрического звонка, в знакомой последовательности чередуя длинные и короткие сигналы: точка, два тире, точка – пи-лаа-поо-ет! В азбуке Морзе это сочетание соответствует букве «П». В данном случае она означала, что в дверь звонит не Дед Мороз и не первый комендант бункера бригаденфюрер СС Ризенхофф, воскресший и решивший полюбопытствовать, кто это угнездился в его кабинете, а всего лишь старший прапорщик Палей.

Судя по тому, как быстро, почти сразу после звонка, щелкнул контакт электрического замка, нынешний хозяин комендантских апартаментов не спал. Прапорщик повернул ручку, с усилием потянул на себя тяжелую стальную дверь и переступил высокий порог, очутившись в небольшом помещении, тускло озаряемом светом, проникавшим через частично занавешенный тяжелой портьерой дверной проем в противоположной стене. Справа на фоне светлой штукатурки смутно виднелась какая-то картина в широкой золоченой раме, в полумраке таинственно поблескивали углы и выступы тяжелой архаичной мебели. У левой стены темнел деревянный стеллаж, в котором отсвечивали воронеными казенниками четыре солдатских карабина системы «маузер» – вычищенные, смазанные, исправные и даже заряженные, но хранимые здесь не в качестве оружия, а, как однажды объяснил Маковский, «для антуража». Вытертая ковровая дорожка глушила шаги; пройдя по ней, Палей слегка сдвинул в сторону портьеру и, кашлянув, спросил:

– Разрешите?

– Заходи, Евгений Михайлович, – послышалось из кабинета, и Палей вошел.

Старый, рассохшийся паркет заскрипел, затрещал под его ботинками. Просторный кабинет сохранился в первозданном виде; красные полотнища со свастиками, а также писанный маслом портрет и бронзовый бюст незабвенного фюрера отсюда, конечно, убрали, теперь их заменяли российский флаг и распечатанная в натуральную величину фотография действующего президента, но все прочее, начиная с паркета и дубовых панелей, которыми были обшиты стены, и кончая мебелью, помнило еще бригаденфюрера Ризенхоффа. Судя по основательно обветшалой, но по-прежнему сверкающей роскошью обстановке, упомянутый бригаденфюрер ценил комфорт и умел-таки, фашистская гнида, устраиваться в жизни.

На обитом зеленым сукном массивном письменном столе горела лампа под зеленым абажуром. Под ней в круге света лежала любимая игрушка полковника Маковского – «парабеллум» коменданта Ризенхоффа. «Парабеллум» был не вороненый, как обычно, а то ли никелированный, то ли и вовсе выполненный из нержавеющей стали, с прозрачными, хотя и основательно помутневшими от старости плексигласовыми накладками на рукоятке, позволявшими видеть обойму. Данный предмет обычно использовался как пресс-папье, но Палей знал, что это «пресс-папье» в случае чего может и выстрелить. Он подозревал, что полковник постоянно держит его на виду нарочно, как дополнительное напоминание о том, что человек смертен… а также о том, от кого на самом деле зависят жизнь и смерть здесь, на объекте «Лагуна».