Мор - Лора Таласса

Мор негромко вскрикивает. Мои глаза встречаются с его, почти невидимыми на том, что осталось от лица.

– Прошу, не забывай о милосердии, – говорю я Мору, пока Мак посылает патрон в магазин дробовика. – И о том, что ты значишь для меня. Я бы все отдала за тебя…

– Эй, ты! – орет Мак. – А ну заткнись, вонючка! Ах да, и вот еще что… – добавляет он, – передай от меня привет Сатане.

БАБАХ!

За грохотом выстрела мне не слышен рев Мора.

Мое тело дергается и пляшет, фонтан дроби разрывает грудь и живот. Боль вспыхивает всюду, от нее все меркнет, дыхание перехватывает. Невыносимая боль в десятке разных мест.

Я падаю на колени.

Не могу дышать.

Услышав исступленный вопль всадника, я прикладываю к груди руку и вижу, как по пальцам течет кровь.

Вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая, не может Болтая, Шалтая-Болтая собрать!

Снова и снова в моей голове повторяется эта бессмысленная строчка. И ведь понимаю же, что она бессмысленная, что сейчас вместе с кровью из меня вытекает жизнь, что эти последние секунды ценнее всего на свете – но не могу заставить себя остановиться и все повторяю нелепый детский стишок.

Мак больше не обращает на меня внимания. Он вместе с товарищами хохочет над удачной последней остротой, вешая на плечо дробовик. Кто-то поливает сложенные у ног всадника сухие дрова жидкостью для розжига.

Они собираются сжечь Мора. Как сожгла его я.

Последнее, что я чувствую, это запах дыма.

Не знаю, долго ли мне удается балансировать на грани жизни и смерти.

Дробь, видимо, не задела жизненно важных органов, проносится смутная мысль. Следом за ней приходит другая: возможно, я уже умерла. Нет, правда, откуда нам знать, что такое смерть?

– Сара…

– Сара…

– Сара…

Кто-то упорно зовет меня по имени. Пытаюсь открыть глаза, но то, что я вижу перед собой, кажется не имеющим смысла.

Люди ушли. Все, что осталось после них – тлеющая куча пепла. Это, да обрубок человека, выползающий из догоревшего костра.

Мор…

– Сара, – сипит он. Все тело обуглено, а лицо… это нельзя так назвать. Я не могу различить ничего похожего на черты лица, хотя, очевидно, где-то там есть рот. Потому что именно оттуда раздается зов. Он зовет меня изуродованными остатками своего горла.

Я отвечаю коротким неопределенным звуком. Во мне осталось слишком мало жизни, чтобы грустить, удивляться или ужасаться.

Все вокруг словно в тумане…

Когда я вновь фокусирую взгляд, оказывается, что Мор умудрился доползти до меня. Своим обугленным телом он сворачивается вокруг меня, защищая.

– Сара, Сара, Сара…

Голос крепнет. Все еще хриплый, но теперь он похож на голос человека с запущенным ларингитом, а не полутрупа с обугленной гортанью.

– Скажи что-нибудь.

Говорить мне, конечно, легче, чем ему, и все же все, что я могу, – это издать тихий стон.

Я чувствую тяжесть руки, ощупывающей мое тело. Чувствую, как меня тянут куда-то. Чувствую, как Мора сотрясает дрожь.

Я не знала, что всадники могут плакать. Даже не догадывалась, пока я не услышала его рыданий. Кошмарные звуки, даже ужаснее, чем его крики.

– Прости меня, Сара.

За что мне тебя прощать?

Я хочу это сказать, но слов нет. Губы и язык отказываются шевелиться. Думаю, это потому, что только разум еще цепляется за жизнь. Я в этом практически уверена. Даже боль уже не так ужасна. Просто бьется где-то, как пульс.

И я даже рада, что не смогла высказать ту свою мысль, потому что, на самом деле, есть, за что прощать, очень за многое. За его жестокость и за мою, за все эти бесчисленные смерти и за насилие.

Таких страстей конец бывает страшен…

Сначала были детские стишки, теперь на ум приходит Шекспир.

Но, в конце концов, не таким уж жестоким был Мор, не так ли? Он был здесь чужим, его прислали в этот мир с целью, которую (я сама слышала) он не раз подвергал сомнению.

Боже, пожалуйста, не дай мне умереть.

Иначе Мор останется совсем один, и эта мысль ранит меня глубже, чем пули и дробь.

Мы лежим рядом, рука об руку. Тьма подступает медленно, потихоньку сужая поле зрения. Мне это не нравится, я против.

Но в конце концов, я проигрываю борьбу и тихо соскальзываю во мрак.

Просыпаюсь от боли. Из горла вырывается крик, слабый, жалобный.

Наверное, я еще не умерла, раз так больно. Да? Мертвые не должны чувствовать боли…

Если только я не горю в адском пламени. Такое тоже возможно.

Я открываю глаза и вижу покрытую пятнами кожу.

Не сразу, но мне удается сфокусировать взгляд – я понимаю, что смотрю в лицо Мора, все еще сильно поврежденное. Глаза уже стали прежними, а носа еще нет – на его месте черная яма – нет и губ. Но кое-где черные лохмотья обгоревшей кожи отваливаются. Под ними виднеется новая, розовая кожа, которая – я уже знаю это – скоро покроется золотистым загаром.

Мой всадник.

Он смотрит на меня сверху вниз.

– Останься со мной, Сара. Не покидай меня, любимая.

Что-то раскачивает меня, это отдается в теле такой болью, что трудно дышать. Я понимаю, что Мор… идет. Мне не удается посмотреть вниз, чтобы увидеть сгоревшие культи его ног и ступней, но они все еще должны быть в ужасном состоянии. Он идет и – что еще более поразительно – несет меня на руках.

До сих пор вокруг не видно людей, которые на нас напали, хотя я подозреваю, что они где-то рядом. Или, может быть, они, как собака из моего детства, которая заползла умирать к нам под крыльцо, разбрелись по укромным уголкам, чтобы смыть с себя смрад убийства и отдаться смертоносной заразе.

Жалобный стон отвлекает меня от этих мыслей. Мне удается повернуть голову настолько, чтобы увидеть коня Мора. Умница Джули лежит на боку, тело сильно обгорело.

Они не пощадили лошадь?

Подонки.

Джули смотрит на своего хозяина, слабо перебирая ногами. Я не ожидала, что у меня еще остались силы горевать и сокрушаться, тем более, по лошади, да еще нежити. Но мне безумно жаль Джули. Я закрываю глаза и прячу лицо на груди Мора. От тихого плача тело вздрагивает и будто кричит в знак протеста, такая его пронзает острая боль.

Руки всадника осторожно обнимают меня. Подойдя к Джули, он на мгновение задерживается. Потом снова идет, оставив коня.

Мир расплывается, я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь, то проваливаюсь, то выплываю.