Шотландская любовь - Карен Рэнни

Хелен не спалось.

Через несколько минут она заглянула в комнату Шоны. Сердце сжалось при виде несмятой постели. Она вернулась к себе и медленно оделась. Хватит ли ей смелости сделать то, что ей велело сделать сердце?

Если Шона с Гордоном – выйдет скандал.

А вдруг нет?

Хелен оделась, заплела волосы в косу и уложила вокруг головы наподобие короны. Расправив складки на платье, она выглянула в окно. Туман стелился по земле, скрывая восходящее солнце – и дорогу к Ратмору.

Нужно дождаться, пока утро полностью вступит в свои права.

Но что-то не так. Это чувство нарастало по мере того, как шло время. Хелен надела шляпку и решительно завязала ленты под подбородком. Кивнула своим мыслям – один-единственный раз.

Правильно это или нет, а она идет искать Шону.

Шона проснулась от холода. Она сидела, прислонившись спиной к стене. Она поморгала, но тьма оставалась непроглядной. У нее было достаточно времени, чтобы привыкнуть к темноте, однако от этой «привычки» стало только хуже.

Сколько она уже здесь? Она успела проверить шесть дверей – ни одна не открылась. Разошлись ли гости? Может, если она найдет дорогу в пиршественный зал, ее кто-нибудь услышит?

Если, конечно, она ее найдет, эту дорогу.

Несколько часов назад она все-таки свалилась и забылась сном – это после того, как долго блуждала в поисках выхода к озеру, но так и не нашла. Бывала ли она вообще в этой части переходов раньше?

Шона встала на колени и убрала волосы с лица. Медленно поднялась на ноги. Если повернуть налево, коридор уходит вверх, но ведет не к пиршественному залу – это она выяснила несколько часов назад. Если повернуть направо, он опускается, однако к озеру не выводит. Здесь нет дверей и вообще нет ничего знакомого.

В этот коридор она попала впервые. И она здесь совсем-совсем одна.

Она Шона Имри. И она испугана до полусмерти.

– Прошу прощения, мне очень неловко, – проговорила Хелен Патерсон.

На ее некрасивом лице лежала печать сильнейшей тревоги.

Она бросила быстрый взгляд на экономку, и Гордон заверил миссис Маккензи, что сам приветит неожиданную – и раннюю – гостью.

– Может, чаю? – предложила миссис Маккензи.

Гордон покачал головой. Что-то подсказывало ему, что Хелен сюда пришла не светские беседы вести.

– В чем дело, Хелен? – осведомился он, едва миссис Маккензи покинула гостиную.

– Я даже не знаю, как спросить. Если она здесь, то, задав свой вопрос и получив ответ, я могу вызвать скандал. А если ее тут нет, то само предположение, что она тут, весьма оскорбительно.

– Вы имеете в виду Шону? – терпеливо спросил Гордон.

Хелен энергично закивала. Закачалась шляпка.

– Ее здесь нет. Вы ожидали обратного?

Снова закачалась шляпка, щеки Хелен вспыхнули.

– Видите ли, в Гэрлохе ее нет, и я предположила, что она может быть с вами.

Он схватил ее за руку – шляпка перестала качаться.

– Что значит – нет в Гэрлохе? А где она?

– В том-то и дело, сэр Гордон, что я не знаю. В последний раз я видела ее, когда она выходила из зала. Вы ведь пошли за ней, не так ли?

Он кивнул. Однако их разговор длился всего пару минут. Куда Шона подевалась потом?

– Если она не здесь, мисс Патерсон, то где она может быть?

Хелен часто заморгала.

– Я не знаю, сэр Гордон, но очень волнуюсь.

Это простое признание из уст практичной Хелен Патерсон встревожило его сильнее всего.

На пересечении ходов Шона, помедлив, свернула влево. Это неправильный путь. Коридор ведет вверх, но света из пиршественного зала не видно.

Она остановилась и прижала ладони к шершавой стене. Надо успокоиться. Она закрыла глаза, несколько раз глубоко вдохнула и подавила приступ паники. Как же ей хотелось бегом пуститься к озеру, открыть дверь и вдохнуть свежий ночной воздух! Запах земли и плесени надоел ей до полусмерти. Она бы хотела больше никогда в жизни его не чувствовать, не ощущать спертый воздух потайных ходов.

Открыв глаза, Шона снова оказалась в полной темноте и мысленно вернулась по своим следам. Пока что ее поиски ничего не дали. Она и впрямь заблудилась.

Что-то легонько коснулось ее левой руки. Шона отдернула руку, подхватила юбки, чтобы они не касались пола, и пошла назад тем же путем, которым пришла.

Где же пересечение коридоров?

Как она могла его пропустить?

Или она теперь обречена скитаться по коридорам Гэрлоха подобно призраку? В этот момент она не прочь была повстречаться даже с привидениями, лишь бы только не плутать в одиночестве в этих лабиринтах.

И тут же, как будто ее мысль была кем-то услышана, раздался тихий печальный звук – то ли затухающий голос волынки, то ли вздох призрака.

Шона прижалась спиной к стене. Ее самообладание висело на волоске, тоненьком, как нитка паутины, что прилипла к щеке. Она смахнула ее и повторила фразу, которая до сих пор давала ей сил:

– Я Имри. Я Шона Имри.

Возможно, она просто глупая женщина, которая в прошлом вела себя слишком заносчиво. В конце концов, Гэрлох – это достижение не ее, а ее предков. Титул графини Мортон она получила через брак безо всяких усилий. А чего она добилась собственным трудом?

В последние два года она пережила труднейшие времена. Она заботилась о Фергусе и Хелен, следила, чтобы у них был кусок хлеба на столе и крыша над головой, хотя и жила под угрозой долговой ямы.

Да, это ее собственная заслуга, но такими успехами особенно не похвастаешься.

Вся ее жизнь катилась к чертям, и она устала притворяться, что все совсем не так. Ее брак с Брюсом был катастрофой. Вежливой, приличной, скучной катастрофой. А все потому, что она все эти годы до безумия любила только одного Гордона.

Как же она ошибалась! Без любви жить нельзя. Она не отделена от других чувств, она сплетается с ними и заполняет разум, сердце и душу. Из-за любви она ревновала, делала глупости, рисковала всем, что имела.

Как-то она сказала, что не примет милостей от мужчины, она, Шона Имри, не собирается ни у кого ничего вымаливать. Так она говорила семь лет назад, и несколько месяцев назад, и даже еще вчера. А что теперь?

«Гордон, спаси меня!»

Гордон и Хелен прибыли в Гэрлох – в этот самый момент мистер Лофтус восседал во главе стола за завтраком. Перед ним высились горы лепешек и порезанного ломтиками бекона. Негромко позванивало серебро о фарфор, и приглушенные голоса звучали так мирно и буднично – и так резали своей обыденностью ухо Гордону.