Часть целого - Стив Тольц

— Ну а теперь что ты делаешь с деньгами? — спросил я.

— Опять коплю.

— На что? — поинтересовался я.

— Сюрприз, — ответил отец.

— Прошлый сюрприз был полной мурой.

— Этот тебе понравится, — заверил отец.

— Хорошо бы он того стоил, — промямлил я.

Не получилось. Это была машина. Сияющая глянцем красная спортивная машина. Когда я вышел на нее посмотреть, отец стоял рядом и похлопывал по кузову рукой, будто только что ему удался фокус. Честно говоря, меня не так бы поразило, если бы он пожертвовал деньги какой-нибудь политической партии. Мой отец! И спортивный автомобиль! Чистейшее безумие! Его затея была не только легкомысленной — она была до мозга костей легкомысленной. Что это? Помрачение рассудка? Распад личности? Поражение или победа? С чем в себе он хотел справиться? Одно стало ясно: он нарушал собственные табу.

Комическая картина: отец забирается в спортивный автомобиль — машину с откидным верхом 1979 года. Пристегнутый ремнями к сиденью, он похож на испуганного первого астронавта.

Теперь я считаю, что это была смелая попытка — настоящий акт вызова самому себе — внутренним голосам, лепящим на него ярлыки. Отец в спортивной машине — это переосмысление себя изнутри и снаружи. Обреченное на выкидыш возрождение.

— Едешь?

— Куда?

— Прокатимся.

Я забрался в машину. Я молод. Я не машина. Конечно, я люблю машины. Чертовски люблю. Но в этой было что-то не так, как если бы я застал своего воспитателя из детского сада, забавляющегося «танцем на коленях».

— Зачем ты ее купил? — спросил я.

— Зачем? — переспросил отец, прибавляя скорость. Пытается оставить после себя только прах, подумал я. И в какой-то момент мне показалось, что я слышу, как рвутся суставы и сухожилия его рассудка. Его костюм, его работа, его внеурочные занятия, его новое ухо и теперь машина — он создавал невыносимое напряжение между своими «я». Невозможно, чтобы ничего не порвалось, и я не ждал ничего хорошего.

И порвалось, и ничего хорошего не случилось. Мы сидели в людном китайском ресторане. Отец заказывал приправленного лимоном цыпленка.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался официант.

— Только вареный рис и счет.

Отец любил платить заранее, чтобы, прожевав последний кусок, можно было сразу уйти. Он не выносил сидеть в ресторане и не есть. Его охватывал приступ нетерпения. К сожалению, некоторые рестораны, независимо ни от чего, заставляли посетителей платить в самом конце. В таких случаях отец становился рядом со столиком, чтобы показать, что он больше не хочет иметь ничего общего с этим столиком. И просил принести ему счет, словно умолял о милосердии. Иногда относил свою тарелку на кухню. Иногда размахивал деньгами перед носом официанта. Иногда сам открывал кассу, платил и давал себе сдачу. Но это никому не нравилось.

Тем вечером отец занял столик у окна и смотрел на улицу — истинное воплощение скуки. Я присутствовал при этом, но не ел. По какой-то героической причине, которую сейчас не могу вспомнить, устроил себе голодную забастовку, но это, наверное, было в тот период, когда мы ели восемьдесят семь вечеров подряд. В прежние времена отец готовил сам, но те времена давно миновали.

Мы оба смотрели на улицу — это требовало гораздо меньших усилий, чем разговор. Наша машина стояла рядом с белым фургоном. Мимо шли мужчина и женщина и задирали друг друга. Она тянула его за черный «конский хвостик», а он смеялся. Оба остановились перед окном и продолжали представление на публику. Это был чистейший спектакль. Парень, широко улыбаясь, нагибался и подставлял спутнице волосы. Казалось, ему должно было быть больно, если его так тянут за пряди, но он продолжал хохотать. Теперь, когда я стал старше, мне понятно, почему он смеялся. Он бы не остановился, даже если бы ему оторвали голову, бросили в канаву, помочились на нее и подожгли. Брызги мочи жгли бы его умирающие глаза, но он бы продолжал улыбаться, и я понимаю почему.

Принесли цыпленка под лимонным соусом.

— Уверен, что не хочешь? — спросил отец, и я уловил в его голосе насмешку.

От запаха горячего лимонного соуса желудок и голова превратились в моих заклятых врагов. Отец бросил на меня самодовольный, победный взгляд, я ответил торжествующим и заносчивым. Прошло пять изнурительных секунд, и мы, словно по команде, отвернулись к окну, как будто захотели подышать свежим воздухом. Бой временно на улице прекратился. Девушка уселась на капот черного «валианта», парень стоял рядом и курил сигарету. Я не видел ее рук, девушка держала их под мышками, но мне представилось, она тискает обрывки скальпа. За молодой парой появилась фигура в красной «аляске», человек ссутулился над машиной отца. Красная «аляска» медленно двигалась вдоль машины, и трудно было понять, что делает человек, но скорее всего он царапал краску ключом.

— Ты только посмотри! — крикнул я отцу и ткнул пальцем в сторону вредителя. Долговязый злоумышленник выпрямился и бросился прочь. Я сорвался со стула и кинулся следом. Это был мой первый опыт погони на улицах Сиднея. Потом я не раз участвовал в гонках, и не всегда в роли преследователя, однако тот первый случай крепко засел в моей памяти.

Наш бег не отличался изяществом, скорее это можно было назвать спотыканием на большой скорости, мы неслись по проспекту, едва сохраняя равновесие, расталкивали пары и отскакивали от рассеянно идущих навстречу людей. Помнится, я мурлыкал мотивчик, шпионский мотивчик. Мы бежали как на пожаре. На нас со всех сторон глазели, словно никогда до этого не видели бегунов. Может, на самом деле не видели. Перед кинотеатром неотличимые друг от друга деловые мужчины и женщины стояли насмерть, словно этот квадратный метр мостовой они получили в наследство от своих предков. Пробегая, мы распихали их в стороны. Кто-то закричал. Может, к ним тоже до этого никто не прикасался.

У человека в красной «аляске» ноги были подобны порыву ветра. Он летел по людным улицам, увертывался от автомобилей. Я сделал всего один шаг с тротуара, когда отец схватил меня за руку и чуть не оторвал кисть:

— Бежим вместе!

Остерегайтесь гонящихся за неизвестным преступником в красной «аляске» отца и сына. Остерегайтесь этого грозного дуэта — двух преследующих врага взявшихся за руки людей. Мы повернули за угол и оказались на пустой улице. Наше присутствие только усугубило ее пустоту. В поле зрения никого не было. Такое впечатление, что мы наткнулись на уединенный, забытый район города. Минутная заминка, чтобы перевести дыхание.

Сердце сильно билось в груди, как плечо, старающееся сломать деревянную дверь.

— Сюда! — позвал отец.

В середине улицы находился бар. Мы подошли к фасаду. На окне никакой вывески — очевидно, бар не имел названия. Окна затемнены, сквозь них ничего не разглядеть. Из-за тусклого освещения место казалось опасным. Это было видно и снаружи. В таком месте гнусные типы режут всякого, кто спросит у них «сколько времени?», серийные убийцы пытаются забыть о своих неприятностях, шлюхи и наркоторговцы обмениваются телефонными номерами и социопаты[30]смеются каждый раз, когда их путают с натуропатами[31].