Анжелика в Квебеке - Анн Голон

Анжелике казалось, что она без труда может вообразить себе следующую картину:

Через дверь кельи с белыми стенами, на которых выделяется суровый крест ордена иезуитов, входит миссионер. На груди его крест с рубином, символизирующим кровь, пролитую во славу Господа.

У того, кто его призвал, загадочный взгляд азиата. Между ними мало сходства, нет близости.

«На колени, сын мой! Завтра вы покинете Квебек и отправитесь в миссию к ирокезам».

Связанный своим обетом, иезуит д'Оржеваль должен выполнить приказ без возражений, без отсрочки. Он бессилен против этого внезапного распоряжения, которое вынуждает его покинуть город, удалиться в эти бесплодные пространства, где его, быть может, ожидает смерть.

Чем больше она размышляла, тем более она была уверена, что дело происходило именно таким образом. За два дня до прибытия флота де Пейрака, отец де Мобеж приказал удалиться своему чересчур могущественному подчиненному. И дал он это приказание потому, что был тайным союзником Жоффрея де Пейрака.

Со стороны двора послышался шум бури, раздались глухие удары в дверь.

— Я не мог провести нашу первую снежную бурю в Квебеке вдали от своей дамы, — сказал Жоффрей, когда Анжелике удалось открыть дверь, уже засыпанную снегом, с помощью Маколле, который покинул свою, похожую на гроб постель.

Дверь хлопнула, как будто ее сорвали с петель, в нее ворвался снежный вихрь и вместе с ним граф де Пейрак и его конюший Жан ле Куеннак. Они поставили свои снегоступы к стене. Преодолеть путь от усадьбы до дома в эту бурю было опасной экспедицией.

С их одежды сыпались комья снега. Им пришлось согнуться, чтобы закрыть дверь и запереть ее на деревянный засов.

Жан ле Куеннак пошел спать на чердак, где были постели с занавесками против сквозняков.

Элуа Маколле подбросил в очаг огромные поленья и сказал, что он будет стеречь огонь, как в Вапассу.

Вокруг дома, защищенного от всякого вторжения, гигантский орган ветра звучал все сильнее. В комнате с просторной кроватью было уютно.

«Он признается в своем предательстве, — думала Анжелика, глядя на Жоффрея де Пейрака, — но не сейчас», — уточнила она, покоренная его улыбкой, когда он наклонился к ней. В этой улыбке для нее заключалось все счастье мира.

Ночь будет долгой, такой же долгой, как буря. И когда буря стихнет, они проснутся в белом, бархатном молчании. Они обнялись и с восторгом прижались друг к другу…

Долгая ночь Любви — долгая, как жизнь. Кажется, в ней все заканчивается, всему подводится итог, она является концом всего, хотя она — начало всего, она затмевает все, что было до этого и может быть потом.

Все кажется не имеющим значения: слава, опасности, богатство, зависть, опасения, страх перед нищетой и страх унижений, подъем или падение, болезнь или смерть. Торжествует тело. Бьется сердце.

Все исчезает, и «нездешнее» принимает вас в тайном святилище любви.

Их «нездешнее» в эту ночь была тесная комната и буря снаружи, в диком месте, в городе, более похожем на росток потерянного семени, городе, который этот адский ветер мог ежеминутно смести со скалы.

Вселенная, в которую они были перенесены, была — кольцо их объятий и земной огонь, сжигавший их.

Они долго стояли не раздеваясь в этой темной комнате, и светильник освещал только звездный блеск их глаз, когда они, счастливые, смотрели друг на друга.

Все ушло, любимое, лицо заслоняло все. Они молча обнимали и целовали друг друга.

Наконец холод вернул их к реальной жизни, и в лихорадке желания они, обнаженные, укрылись под одеялом большой теплой постели, отгороженной от окружающей тьмы.

Их тела искали друг друга, стараясь вновь найти себя, вновь постичь невыразимое. Это был призыв плоти. Дар, против которого не устоит ничто. Взаимное влечение одной плоти к другой. Это то, что дарит блаженство. У них это влечение было всегда и сметало взаимный гнев, ссоры и разлуку.

«В твоих объятиях я счастлива, — думала она, — из всех моих любовников ты

— самый незабываемый. И это будет продолжаться всю нашу жизнь. Всегда, пока мы живы и можем касаться друг друга, встретиться глазами и губами. Поэтому мы свободны. Потому что связаны единственной связью, которую мы не смогли разорвать, — взаимным влечением. Где бы мы ни были, это всегда с нами».

И это волшебство плоти всегда помогало сблизиться их противоположным сущностям — мужчины и женщины.

Начиная с их первой встречи в Тулузе, они понимали, что одинаково смотрят на жизнь.

Они любили любовь, они любили жизнь, они любили смеяться, они не страшились Божьего гнева, они любили гармонию и созидание, они стремились к торжеству всего этого на земле, и они жили полным счастьем любви в эту ночь, когда кругом бушевала буря.

В вое ветра исчезали все мелкие шорохи обычного домашнего существования. Его порывы, которые, казалось, с яростью стремились прервать волшебство этой ночи, только добавляли чувство исчезновения всего, кроме них самих. Они чувствовали только свое наслаждение, свою радость, которые выражались короткими словами, нежными жестами.

Счастье, получаемое и даваемое, освобождение от всего в жизни, забвение всего, потому что Он — здесь, потому что Она — здесь. Час любви, украденный у времени, у ночи, у зла. Это — право, и это — всегда чудо.

Такие мысли пролетали в голове у Анжелики среди восторгов этой ночи.

И, как каждый раз, ей казалось, что они никогда не были так счастливы, как в этот раз. Она говорила себе, что никогда губы Жоффрея не были такими нежными, его руки такими ласковыми, его объятия такими властными.

Что он никогда не был так смугл, так силен, так жесток, его зубы никогда не были такими белыми, когда он улыбался своей улыбкой фавна, его лицо, покрытое шрамами, не было таким устрашающим и чарующим, его взгляд таким насмешливым, что она никогда не была так околдована запахом его волос, его гладкой кожей, телом, которое казалось таким смуглым по контрасту с ее белой кожей и белизной простыней.

Ей нравилась его смелость в любви, его горячая жадность.

Он предавался любви, не допуская, что может быть предел разнообразию разделяемого желания. Он стремился достичь источника жизни, он искал ее, то, что было самым неуловимым в ней, как терпеливый алхимик — неизвестный металл.

Ей нравился также его эгоизм, когда он переживал собственное удовлетворение. Любовь была для него земным наслаждением, и он погружался в нее с полной отдачей сил своего тела и ума. В этом был он весь.

Он владел любовью. Он был сам собой в полноте эротических ощущений, которым он предавался весь, иногда — радостный, иногда — мрачный, но всегда умелый и страстный. Женщина увлекала и покоряла его, а потом все же исчезала. Он оставался наедине с любовью. И тогда благодаря его свободе она тоже оказывалась свободной. Свободной, без стеснения, подчиняясь всем безумствам, увлекаемая к звездам и его присутствием и его отсутствием. Присутствие, которое зажигало ее, и отсутствие, которое ее освобождало.