Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко

общине и необходимости ее строжайшего охранения. Я, разумеется, тотчас возгорелся и ответил пространной и горячей речью, в которой высказал мой взгляд до дна, а именно в том смысле, что все будущее России, ее развитие и прогресс зависят от того, насколько удастся в краткий срок упразднить общину и перевести крестьян к вполне обособленному и самостоятельному землевладению и землепользованию.

Вот по поводу этой моей речи и обнаружилось отношение Плеве к моим взглядам. Вернувшись из Твери в Петербург, я, разумеется, рассказал Плеве, что происходило на тверском совещании, передал мои общие впечатления, упомянул, вероятно, и сказанное мною про общину. Выслушав меня, Плеве вынул из ящика своего письменного стола исписанный лист бумаги и сказал: «А вот что пишут про ваше выступление в Твери» — и затем прочел его содержание. Лист этот заключал копию перлюстрированного письма столпа крайней правой тверского земского лагеря Владимира Николаевича Трубникова к другому тверскому земцу того же направления, бывшему одновременно членом совета министра путей сообщения, Алексею Николаевичу Столпакову. Содержание письма касалось тверского совещания и заключало, между прочим, приблизительно следущую фразу: «Приезжал сюда нас обучать Гурко — яркое олицетворение ни в чем не сомневающегося петербургского либерального чиновника; наговорил нам таких пустозвонных либеральных речей, каких мы от этих господ еще и не слыхивали. Доведут нас до беды эти петербургские фрукты».

Выслушав чтение этого письма, я ожидал, что Плеве по меньшей мере спросит меня, что именно либерального я говорил в Твери, но, к некоторому моему удивлению, он ограничился несколькими, сказанными с его обычной усмешкой, словами: «Сообщаю это вам для сведения» — и перешел к другим вопросам.

С передачей выработанных проектов на места работа в земском отделе по пересмотру крестьянского законодательства временно, естественно, затихла. Разрабатывался лишь, но уже в общем канцелярском порядке, проект устройства при волостных правлениях в наиболее крупных сельских центрах сельских нотариатов[264]. Потребность в приближении к сельскому населению подобных учреждений обнаруживалась уже с давних пор, как, впрочем, вообще весь уклад сельской жизни настоятельно требовал, в моем представлении, многих коренных улучшений.

Я решил воспользоваться сравнительно более свободным временем, чтобы по возможности ближе лично ознакомиться как с деятельностью местных крестьянских учреждений, так и с общим настроением и нуждами русской сельской жизни. В этих видах я испросил согласие Плеве на производство ревизии губернских и уездных крестьянских учреждений и осмотра иных местных управлений ведомства Министерства внутренних дел в трех различных по их особенностям губерниях, а именно Нижегородской, Курской и Екатеринославской, причем, конечно, сказал, что цель моя — не столько ревизия этих местных учреждений, сколько выяснение общего характера их деятельности и присущих им, по самой их постановке, недостатков. Плеве весьма охотно на это согласился, и я в середине июня 1904 г. выехал в эту поездку, причем мобилизовал лучшие силы земского отдела не с точки зрения их канцелярских редакторских способностей, а в смысле жизненности их взглядов и степени инициативы. Участвовали в этой поездке кроме ранее мною упомянутых Глинки, Страховского, Бафталовского, Зноско-Боровского, Петрова, еще В.И.Ковалевский, впоследствии заведовавший продовольственной частью в империи, и кн. Н.Л.Оболенский, впоследствии харьковский губернатор. Оба они были люди живые, интересующиеся широкими вопросами государственной и народной жизни, причем В.И.Ковалевский был вообще хорошо знаком с условиями крестьянского быта и отличался исключительной энергией. Перед отъездом выработали подробную программу предстоявшей нам работы, наметив те основные вопросы, которые представлялось особенно желательным выяснить. В губернский город мы приезжали всей гурьбой, производили ревизию трех отделений губернского присутствия — административного, судебного и продовольственного, по окончании которой собиралось совещание из всех местных губернских властей, как правительственных, так и общественных, т. е. дворянских и земских. Излагал я на нем результаты произведенной ревизии и затем переводил суждения на общую тему о наиболее настоятельных местных нуждах и способах их удовлетворения. Затем мы распределялись на три партии, из которых каждая должна была посетить два или три уезда и некоторые из находящихся в них участков земских начальников и волостных правлений. Забегая несколько вперед, скажу тут же, что поездка эта дала нам весьма богатый и разнообразный материал, который я надеялся использовать при выработке окончательных проектов новых узаконений о крестьянах, когда совершенно не учитывавшееся мною событие, а именно убийство Плеве, последовавшее 15 июля 1904 г., на время ее прервало и вообще лишило ее цельности и законченности.

Известие об убийстве министра внутренних дел застало меня на берегу Азовского моря, в Мариуполе, и произвело на всех нас удручающее впечатление, хотя в нашей среде многие отнюдь не разделяли его образа мыслей и способа действий. Но в земском отделе мои сослуживцы ни в чем не испытывали принявший к тому времени запальчиво бестактный характер борьбы Плеве со всякими проявлениями общественной мысли и деятельности. Никакого участия в этой борьбе, по самому существу его деятельности, земский отдел не принимал, работа же в нем одухотворялась у большинства моих сотрудников горячим желанием принять близкое участие в переустройстве сельской жизни, нравственно удовлетворяла их вполне, и они, естественно, опасались, что с переменой министра внутренних дел произойдет в этом деле по меньшей мере заминка.

Иное отношение, признаюсь, к моему удивлению, увидел я даже в среде Министерства внутренних дел в Петербурге, куда успел вернуться к похоронам Плеве. Директор департамента полиции Лопухин на мои слова об ужасе свершившегося прямо мне сказал: «Так дольше продолжаться не могло» — и прибавил несколько слов о том, что Плеве все и вся душил.

Опасения моих сотрудников, что с переменой министра внутренних дел работы по пересмотру крестьянского законодательства замрут, оправдались, хотя произошло это не от желания последовательно заменивших Плеве кн. Святополк-Мирского и А.Г.Булыгина, а от общего хода событий, а также по другим, более сложным причинам, которых надеюсь коснуться в дальнейшем изложении. Как известно, проекты, выработанные в земском отделе в 1902–1903 гг., не только не получили осуществления, но даже не подверглись дальнейшему обсуждению, а потому, казалось бы, не стоило о них и упоминать, а тем более сколько-нибудь подробно на них останавливаться. Однако это не так, ибо свою роль, и притом значительную, по крайней мере в главном вопросе крестьянского быта, они, несомненно, сыграли.

Именно эти работы не только легли в основание, но послужили и исходной точкой Высочайшего указа 9 ноября 1906 г. о праве свободного выхода из общины; на их же основании были впоследствии утверждены правила о землеустройстве крестьян, причем само землеустройство это производилось, как я уже упоминал, быть может, слишком рабски следуя тем идеям, которые были высказаны в объяснительной записке к положению о землепользовании крестьян и