Дети смотрителей слонов - Питер Хег

В середине салона наверх уходит узкая винтовая лестница, и, поднявшись по ней, мы видим такую же картину — здесь тоже сидит четвёрка напряжённо работающих людей, но верхний этаж разгорожен пополам переборкой с широкой дверью. Я открываю её без стука.

Отсек, в котором мы оказываемся, полностью компенсирует затемнение остальной части автобуса — окна здесь от пола до потолка, стёкла ещё и в крыше, и они здесь, похоже, односторонние, потому что снаружи ничего не видно, а находясь внутри, чувствуешь себя, как в большом аквариуме.

Человек, который тут удобно устроился — Альберт Винглад, это я сразу понимаю. Анафлабия попала в самую точку, он действительно кардинал, или, может быть, даже Папа Римский, потому что ведь у кардиналов всегда есть кто-то выше их, а этот человек держит себя так, словно он может встать и начать действовать, не ударившись ни обо что головой — если вы понимаете, что я имею в виду.

Правда, встать и начать действовать для него, должно быть, не просто — размерами он с премированную свиноматку с ярмарки домашних животных Финё. Нет никаких оснований полагать, что лишние килограммы достались ему даром, тут пришлось потрудиться, и ясно, что к такой работе он готов: на столе перед ним самый большой пакет с бутербродами из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть. Он как раз его разворачивает, одновременно разглядывая нас. В пакете не меньше двадцати бутербродов, и на них толстый слой всякой всячины.

Он следит за моим взглядом.

— Я вешу сто шестьдесят, — сообщает он мне. — Моя цель — сто восемьдесят.

— Не сомневаюсь, вы справитесь, — говорю я.

— Еда — это утешение, — продолжает он. — Особенно после знакомства с вашей семейкой.

Более бестактный человек, чем я, ответил бы на это, что двух поколений нашей семьи недостаточно, чтобы накопить такой вес, но я молчу — ведь я вырос в доме священника.

Я кладу флэшку с видеозаписями перед ним и пишу на листке бумаги номер чёрного автомобиля.

— Тильте, мою старшую сестру, похитили, — говорю я. — Час назад, в машине вот с этим номером. Это первое. Второе: четыре человека, трое мужчин и женщина, собираются взорвать драгоценности на выставке Великого Синода. На флэшке видео- и звуковой файл, там в течение полутора минут можно увидеть их при слабом освещении.

Наверное, он нажал на какую-то кнопку, входит женщина, она лет на тридцать моложе его, но обладает всеми необходимыми качествами, чтобы после него взойти на папский престол. Взяв мои записи и флэшку, она исчезает.

Мы с Афиной садимся. Альберт Винглад рассматривает нас. Может быть, он наслаждается зрелищем. Может быть, размышляет. Я склоняюсь к последнему предположению.

— Если вы позволите, буду откровенен, — говорю я, — с пожилым государственным служащим, занимающим высокий пост. Мы с вами прежде не встречались. Но мне кажется, что именно на вас лежит ответственность за то, что в течение последних шестидесяти двух часов мои родители и мой старший брат были объявлены в розыск, а нас с сестрой арестовала полиция и поместила в закрытое учреждение для наркоманов. За то, что нас забрали из дома, членов нашей семьи разлучили; и это вы натравили на нас епископа, специалиста по мозгам и представителя министерства образования. И ещё было дано указание усыпить нашу собаку, Баскера.

У него борода, что очень разумно, иначе его лицо без чётких контуров было бы похоже на полную луну. Он оглаживает бороду. Я почти слышу, как он думает, кажется, что в голове у него гудит пчелиный рой.

Его преемница возвращается.

— Машину угнали сегодня утром, — сообщает она. — Стояла под навесом у дома в Глострупе, хозяин в отъезде, мы связались с ним по мобильному, машину никто бы не стал искать всю следующую неделю. Мы посмотрели файл. Требуется время, чтобы просмотреть всё. Но это наверняка «планеристы».

Альберт Винглад поворачивается к Афине Палладе.

— Я хозяйка борделя, — говорит она. — Вчера вечером я обслуживала трёх мужчин и женщину. У нас есть номер банковской карточки одного из них, датчанина, по имени Хенрик.

Она пишет номер на верхнем листке лежащей на столе стопки бумаги, поглядывая на дисплей своего мобильного телефона. Наверное, она попросила прислать ей номер карточки, пока я подавал торт Александру Финкеблоду.

Альберт Винглад снова оборачивается ко мне.

— Можно узнать, как ты, твой брат и сестра провели последние двадцать часов? С тех пор как вы сбежали от нас.

Я кратко описываю ему события. Излагаю самое главное: побег из «Большой горы», дорогу до Финёхольма, плавание на «Белой даме» и утро в Копенгагене. Я чувствую, что мой рассказ производит впечатление на Афину Палладу. Может быть, до неё начинает доходить, что бывает в жизни кое-что и похуже, чем невежливые участники дорожного движения. Но на лице Альберта Винглада ничего, кроме тихой радости от поедания бутерброда, прочесть нельзя. Когда я заканчиваю свой рассказ, последний пышный бутерброд исчезает там, откуда ничто почти никогда не возвращается.

— Тебе четырнадцать, — говорит он. — Строго говоря, ты ещё ребёнок.

— Но душой я стар. И я всё вижу.

В раздевалке футбольного клуба Финё я был бы очень осторожен с такими замечаниями. Но мне необходимо, чтобы сидящий передо мной человек отнёсся ко мне серьёзно.

Он пристально смотрит на меня. Кажется, что его глаза постепенно раскрываются. Потом он сдавленно хихикает.

Он протягивает руку, напоминающую ромовый пудинг, куда-то под стол и достаёт нечто, похожее на пиратский сундук с сокровищами. Там у него припасён настоящий обед — те двадцать бутербродов были всего лишь закуской. Он замечает мой взгляд.

— У меня было тяжёлое детство, — говорит он.

— Если бы вы знали, какое было у меня, — отвечаю я.

Он выбирает кусочек хлеба, облитый какой-то субстанцией, похожей на чистый майонез, откуда кокетливо выглядывает несколько креветок только что из фьорда, кладёт бутерброд на язык, закрывает рот, и пища тотчас исчезает. Из папки на столе он достаёт лист бумаги, на котором наклеены четыре чёрно-белые фотографии: трое мужчин и женщина. Когда Афина видит их, она вздрагивает. Волосы одного из мужчин такие светлые, как будто их обработали перекисью водорода. Полагаю, что это Чёрный Хенрик — гроза крыс и неаккуратных плательщиков. Трудно что-нибудь ещё сказать о нём, кроме того что человек этот уверен в себе и хочет это всем показать.

— Вам ведь знакомо понятие «фундаментализм», — говорит Альберт Винглад. — Это не изобретение какой-нибудь религии, большинство людей — фундаменталисты, мир — это вертеп разбойников.[28]

За спиной у него стоит аппарат с разливным пивом, и я с радостью и гордостью узнаю «Особое с пивоварни Финё», которое постепенно начинает завоёвывать рынок по всей стране. Он наливает себе примерно пол-литра и тут же выпивает его.