Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

тем, как учитель осушил бокал с цыкутой. Ты, милый Ян, был Цебесом, не помнишь? Ты, Ма-монич, Ктезином из Пеании.

— А ты, доктор?

— О, я, — ответил он серьезно, — был тогда Эврипидом и хотя Платон не упоминает обо мне в числе свидетелей великой кончины, но могу засвидетельствовать честным словом, что велел Эскулапу зарезать в жертву петуха, о чем после писали, отрицая даже факт! Неблагодарный Платон! Но мы с ним были тогда не в лучших отношениях; прощаю его от всего сердца! Хотя говоря по правде, я во многом помог созданию Диалога. Поверьте мне, хронология Эврипида до сих пор неверна, я это лучше всех знаю. Спокойной ночи!

С этими словами он закрыл дверь, но Ягуся, сквозь щель запирающихся дверей, взглядом попрощалась с Яном. Ян ушел гораздо более спокойным, убаюканный ее голубым взором.

— Что ты думаешь относительно доктора? — спросил Мамонич, когда выходили со двора.

— Ничего не понимаю, сумасшествие, оригинальность, какой-то расчет…

— Подожди еще составлять окончательное мнение.

— Доктор, как вижу, богат?

— Никто ничего не знает. Ходят о нем самые противоречивые слухи: одни утверждают, что у него сокровища Креза; другие говорят, что он вожак разбойничьей шайки; третьи, что он беден, что даже в долгах. Он сам постоянно жалуется на свою бедность. Живет скромно; все его богатство в этих коллекциях, которые ты видел.

— Но и это чего-нибудь стоит.

— Конечно, — сказал Тит, — для знатока…

— Непонятная личность.

В раздумье дошли до дверей Яна и пожатием руки попрощались. Ян нашел у себя лакея каштелянши, который попросил его завтра по важному делу явиться во дворец Огинских, где она до сих пор жила.

Утром Мамонич как всегда пришел и застал Яна в жаркой борьбе с самим собою — идти или не идти во дворец Огинских. Он знал, что Тит скажет ему: "Не ходи"; поэтому, ничего ему не говоря о приглашении, около полудня, все еще борясь с собой, оделся и вышел из дому, не зная, куда пойти. Пошел во дворец Огинских!

Какое дело могло быть у каштелянши? После странного прыжка из их дома, мог ли он опять туда войти? Должен ли он был не послушаться и отбросить то, что могло быть воззванием поздно опомнившегося сердца? Ему стыдно было людей, которые могли принять его за сумасшедшего. Несколько раз он подходил ко дворцу и возвращался; наконец, вооружившись отвагой, гордостью и равнодушием к насмешкам, если бы с ними встретился, быстро вошел на лестницу, прошел переднюю, не смея взглянуть на прислугу, и очутился в зале. Но здесь не было никого. Ничего не различая, он притворялся, что равнодушно рассматривает картины, развешанные по стенам, и прочие мелочи, когда зашелестело шелковое платье и вывело его из притворного занятия.

Он молча повернулся. Каштелянша стояла, надевая черные шелковые перчатки, и своим упорным взглядом посматривала на художника.

— Я велела вас пригласить, — начала она. — Мой портрет остался у моего прежнего мужа… хочу иметь другой.

— Я рад бы удовлетворить вашему приказанию, — ответил Ян, — но я убедился, что ваш портрет не представляет для меня ни легкой, ни вполне безопасной работы.

— Почему же она опасна? — ответила гордо устами и нежно глазами Эльвира. — Будете писать, будете писать, я хочу этого и жду.

— Нет, пани! — собираясь с храбростью, решительно произнес художник. — Я еще болен и едва поправляюсь, может быть никогда не верну утраченного здоровья. Мне велели отдыхать. Не зная причины приглашения, я явился согласно приказанию; но выполнить ваше желание, по крайней мере, теперь, я не в состоянии.

— Очень жаль, — ответила с гримасой женщина. — Я непременно хотела иметь портрет вашей кисти, так как ценю большой талант, равного которому мы здесь не имеем.

Ян поклонился.

— Портрет — это столь обычно, столь избито, — тихо промолвил Ян под впечатлением внезапной мысли. — Если б вы захотели иметь свой бюст, я знаю скульптора, который бы прекрасно это вылепил.

— Бюст? Правда! Это гораздо менее принято. Пришлите же мне этого господина, который сумеет его сделать.

Не глядя уже на каштеляншу, которая упорно преследовала его черными глазами, Ян попрощался и быстро ушел. В дверях еще простилась с ним взглядом барыня, испытывающая свои силы. Но вчерашняя встреча с Ягусей была действительно щитом для Яна. Он чувствовал, что очарование наполовину исчезло. Но все-таки взволнованный, он поторопился к Мамоничу, который жил отдельно.

Тит занимал в это время две комнаты в домишке на Бакште, над трактиром; в них царствовал замечательный беспорядок. Ян нашел его лепящим из глины громадного льва. Все еще эта группа Геркулеса поглощала его исключительно. Увидав Яна, который редко приходил к нему, Тит быстро набросил на начатую работу мокрые тряпки и встал, спрашивая глазами, что его сюда привело.

— Ты пришел сюда за мной; говори же, что тебя привело ко мне?

— Месть!

— Месть! Мне! Ха! Ха! Что же я тебе сделал?

— Ты! Ничего, но ты не знаешь?

— Знаю великолепно, что сегодня утром ты опять был у этого дьявола, каштелянши.

— Хочет опять иметь портрет.

— А, понимаю! А ты согласился?

— Нет! Нет! Нет! Напротив, я сказал, что еще нет сил работать; я уговорил ее заказать бюст.

— Так! А меня хочешь подвергнуть огню ее глаз?

— Предупрежденный, ты отомстишь за меня.

— Кто знает, хватит ли у меня сил!

— Тит, дорогой! Ради меня! Сделай это ради меня! Согласись, иди, а когда эта сирена будет преследовать тебя своим взглядом, верни ей за взгляд взгляд, но холодный и удивленный. Пусть бесится бессильная. О, у меня еще болят раны.

— Так любишь ее еще?

— Нет, но хочу отомстить.

— Это все-таки немного любовь.

— Сделаешь же для меня, о чем тебя умоляю?

— Не знаю; не вижу надобности идти навстречу опасности, когда ничто не заставляет.

— Ради меня, Тит!

— Она меня, верно, не будет обнимать взглядом, а даром работать…

— Даром! Даром! Кто же тебе это говорит! Я уверен, что заплатят прекрасно.

— О, не это мне нужно.

После долгих переговоров Тит, наконец, дал себя убедить. Одетый скромно, но прилично, часа два спустя явился во дворец с холодным, уверенным и храбрым видом. Каштелянша встретила его улыбками, ужимками, стала расспрашивать, но не сумела разгладить морщины на лице стоика. После получасового разговора Мамонич ушел, оставив ее почти сердитой.

Час спустя принесли глину и тот небольшой помост, которым пользуются для моделирования небольших