Эйнит - Ольга Горышина

— Он притащил ее для тебя, тебе и решать. Спускайся завтракать.

И, не добавив больше ни слова, мать вышла из комнаты. Эна еле успела крикнуть:

— Я еду с ним в Нью-Росс!

Мать, наверное, кивнула. С охапкой свежей одежды Эна выскочила на лестницу и поежилась от холода. Чертова открытая дверь! И таким же ледяным будет завтрак, ведь с кухни тянет лишь кофейным ароматом. Так и есть. Эна взболтала в бутылке остаток молока, прежде чем вылить в хлопья.

— В твоем возрасте уже вредно пить столько молока! — мать осталась стоять у плиты, хотя та блестела чистотой и отсутствием сковороды. — Ты меня слышишь?

— Яйца в моем возрасте есть тоже вредно? — почти огрызнулась Эна. — Что прикажешь есть, когда ты ничего не готовишь? И готовое не покупаешь? Протухшее ресторанное мясо я вчера выбросила!

Мать решила промолчать или слишком долго обдумывает ответ? Не дождавшись его, Эна, запихнув в себя оставшиеся хлопья, поднялась из-за стола с явным намерением вернуться наверх. Мать попыталась ее остановить, но под картечью списка работ, которые якобы надо было сдать именно в четверг, мать отступила. Только свобода оказалась недолгой. Вернее прошло больше двух часов, но Эна потратила их на пустое созерцание рисунков Джеймса. Мать застала ее врасплох предложением взглянуть на высаженные розы, и Эна не успела спрятать рисунки брата. Мать проглотила последние слова и уставилась на карандашное звериное царство, будто видела впервые.

— Я не знала, что ты привезла их сюда.

— Ты хочешь взять их? — спросила Эна с затаенным страхом.

— Нет, нет... Только посмотреть. Может, подержать чуть-чуть...

И она действительно протянула руку.

— Эна, ты рисуешь? — спросила мать, так и не взяв ни одного листа. Взгляд ее приковала к себе королева фей, портрет которой Эне с большим трудом все же удалось расправить и очистить от следа опасного сапожка.

— Я не рисую. Просто обвожу рисунки Джеймса. От нечего делать, — добавила она быстро, поежившись под материнским взглядом.

— У Джеймса не было такого рисунка. Он никогда не рисовал меня. Зачем ты это сделала? Неужели я похожа на лисицу?

Нет, нет! Почти закричала Эна. Это не ты, это лисица похожа на тебя. И как прежде она не приметила сходства?! Да, да... Только рыжих кудрей не хватает. У Лоры Долвей они слишком темные. Но сходство, мамочки, жуть... Только вслух Эна сказала простое:

— Так получилось.

И мать почти улыбнулась и повторила предложение спуститься в сад. О, да. Почти полдень! Она пойдет! Она побежит туда!

— Да, очень красивые розы! Да, надо попросить еще кустов! Да, надо непременно испечь банановый хлеб, — соглашалась Эна со всем, чтобы скорее оказаться у корней заветного дерева.

Она бежала, не касаясь травы, побивая все школьные рекорды, но никто не ждал ее под деревом. Никто. Лишь сочная листва шелестела кругом, будто посмеивалась над наивностью рыжеволосой американской выскочки, решившей, что завела в тайном мире друзей. Здесь жалеют Деклана. Не ее. Так могли бы объяснить хотя бы, что за колокол ей надо отыскать в Нью-Россе. Она едет туда не ради корабля, не ради самоутверждения Малакая, а лишь потому, что туда ее послал лепрекон. Так не ловушка ли это? Но не узнаешь, пока не окажешься на месте. На месте с Малакаем, которого просил остерегаться Деклан. Так кого слушаться? Себя! Только себя. И куницу, которую прогнал лепрекон. Или же наоборот выпустил на свободу, потому что в лесу от Джеймса пользы больше. Иначе бы он не ходил за ней по пятам. Так кто этот лепрекон — друг или враг? До четырех часов она явно в этом не разберется!

Эна решила не допускать Малакая до матери — а то еще потратят на пустое расшаркивание драгоценное время. Колокол! Его еще надо отыскать в этом Нью-Россе. В любой деревушке есть церковь, а в городе, возможно, и не одна, но как попасть на колокольню?

— Развлекайтесь! — бросила мать в спину дочери, когда та бегом кинулась к еще не затормозившей машине.

Малакай выглядел побитым, и Эна едва расслышала его приветствие. Может, родителям пришлась не по нраву ночная вылазка сына? Или же Дилан поговорил с дружком по душам. Впрочем, следы возможной беседы на глаза не попались. Или все же Малакай обиделся на то, что она не дала джентльмену возможности поухаживать за дамой.

В любом случае лучше в наглую не рассматривать парня, чтобы тот ничего не нафантазировал в свой адрес. Однако молчать тоже некрасиво.

— О чем ты думаешь? — спросила Эна, давая Малакаю возможность выбрать предмет для разговора, далекий от его тревог. Однако тот решил заговорить о наболевшем.

— О своем падении в форте.

— Ты нехорошо себя чувствуешь? — заполнила Эна минутную паузу.

Малакай на секунду скосил на нее глаза, но тут же вновь уставился на дорогу. Дом Дилана давно остался позади, они проехали поворот на деревню и теперь рассекали бескрайние поля, едва не задевая каменную стену, то с одной, то с другой стороны дороги. Так казалось Эне, но она решила до темноты спрятать свой страх в пятки.

— Нет, у меня ничего не болит, кроме души.

Это уже слишком душевные разговоры, которых Эне не очень хотелось, но остановить излияния парня сейчас было бы верхом хамства.

— Я боюсь, что последствия будут. В субботу. А это как предупреждение.

— От кого?

— Я не знаю. Вернее не хочу казаться идиотом, верящим... Да ладно, забудь. Просто я никогда не падал на соревнованиях. Я всегда показывал хорошие результаты. И, знаешь, почему?

Эна промолчала, понимая, что ее реплика все равно ушла бы в пустоту.

— А потому что мы с конем провели одну ночь в том самом форте. Знаешь же поверье про музыкантов? Чтобы хорошо играть, надо одну ночь поиграть для фей. Ты приходишь и спишь там в обнимку с фидлом, флейтой, гитарой... Ну, а дальше, как у кого фантазия сработает.

— И что видел ты? — насторожилась Эна.

— Увы, ничего, — тут же ответил Малакай. — Или же ничего не помню.

— И ты веришь в маленький народец?

— Давай ты не станешь задавать мне этот вопрос, а спросишь Дилана, а? Началось! Ну, как и следовало ожидать.

— Быть может, я зря тебе рассказываю все это, — продолжал Малакай, явно решив выдать все до последнего слова. — На последнем соревновании Дилан упал. Он взял все барьеры, пошел уже на четвертый круг, оставив позади всех в своей группе. Впереди оставался последний барьер. Довольно простой и уж всяко проще тех, что он уже взял, и туг лошадь его встала как вкопанная. Просто встала за метр до препятствия, и он вылетел из седла и ударился о перекладину. Такой тишины я не слышал никогда. Я чуть не оглох, когда судья закричал в микрофон: «Дилан, скажи, что ты в порядке!» И только тогда тренер, Эйдан и мой отец бросились к нему. Он сказал, что не терял сознания. Он сказал, что лошадь испугал заяц. Но там не было зайца, там не могло быть зайца. Дилан продолжал твердить про зайца, но мы приписали это обиде на лошадь. Мы все были в шоке. Никогда прежде она не вела себя так. Тогда я предложил поехать в форт, Дилан отмахивался, но потом согласился. Он оставался там полночи, но потом не мог на тренировках взять простые барьеры. От злости тогда он наломал веток терновника для барьеров. Я просил его не трогать священное дерево. Он тогда высмеял меня, заявив, что я слишком много слушал Эйдана. Но когда он не перепрыгнул барьер из терновника, он увидел то, чего не видел или не помнил я. Дилан сказал, что и в ту ночь к нему пришли двое и выгнали из форта, но он подумал, что ему все приснилось. После падения они явились к нему вновь и сказали, что это второе предупреждение. Третьего он ждать не захотел и бросил конный спорт. Я злился, я не верил ему. Народ холмов не показывается людям. Тогда у форта я увидел зайца, а Дилан нет. И потом эта твоя лошадь за окном. Я видел ее однажды, когда был маленьким, но думал, что это просто сон. После я долго искал похожую и нашел. Это мой Горный Камень.