Знак зверя - Олег Ермаков

«Черепаха».

Он посмотрел на нее.

"Она будет трубить, а ты — играть с крабом, не отирая влажных глаз? Но глаза твои давно не влажны. Куда ты бежишь, Черепаха? "

Ее губы молчали.

«Позади твоя равнина, впереди — Восточный океан, ты там чужой. Куда ты бежишь, Черепаха?»

Он оглянулся.

Сухо щелкнула в небе бурая птица.

— Птах Ацит!.. — вскричала Утренняя Корова, Ева-ения, защищая рукою глаза, набухшие светом.

Дверь бани скрипнула, открылась, на пороге появился дневальный и что-то сказал. Тихо! Что ты сказал? Повтори. Железный стук, плеск, голоса стихли. Слышно было, как стекает грязная мыльная вода в щели. Дневальный повторил. Еще мгновенье длилась тишина.

Штаб работал день и всю ночь напролет; вокруг штаба гудела толпа, солдаты всходили по ступеням крыльца с настороженными хмурыми лицами, через некоторое время они возвращались, листая заполненные и проштампованные страницы красных книжечек, и с растерянными и тупыми улыбками озирались и вновь читали: «Уволен в запас по окончании срока...» Уволен.

На рассвете был проштампован последний военный билет. В полдень за дембелями должны были прийти вертолеты. В десять часов все дембеля, облаченные в парадную форму, собрались на плацу для проверки. Штабные осмотрели их, заставили нескольких солдат выдавить зубную пасту — из одного тюбика выскочила палочка анаши; сержанту вскрыли ножом каблук и обнаружили там золотые серьги, вскрыли второй — здесь были цепочки и кольца, — для свадьбы, сказал, чуть не плача сержант; один чемоданчик оказался с двойным дном, на втором дне лежали часы без браслетов, тридцать штук; и у одного кавказца нашли пистолет под мышкой. Под мышки и в чемоданчики заглядывали не ко всем и не всех принуждали выдавливать пасту, проверяли выборочно и, как правило, что-нибудь находили. Особый отдел не зря ел свой хлеб.

В одиннадцать пришел командир полка и произнес речь. В пятнадцать минут двенадцатого появился оркестр. С музыкой дембеля дошагали до взлетной полосы. Лица обратились к Мраморной горе, из-за которой должны были прилететь вертолеты. В двенадцать солнце подернулось дымкой, на зубах захрустел песок. Вертолеты все не показывались. Вскоре солнце скрылось, далеко в степи вспучился, как тесто на мощных дрожжах, самум. В час все услышали сквозь скрип, вой и хлопанье брезента стрекот вертолетов. Вертолеты покружили над городом, затопленным самумом, и ушли. Самум бушевал почти до вечера. Вечером дембеля вернулись в свои подразделения, чтобы еще одну ночь провести в казармах.

— Что? назад? решили остаться на сверхсрочную? — шуткой встретил батарейных дембелей старшина и тут же был вдавлен в глиняную стену офицерского домика.

— Ты что?.. взбесился? — закричал бледный старшина.

— Не ори, задавлю.

— Товарищ прапорщик, не обостряйте, мы всю ночь будем здесь, — предупредили его.

— С-салабоны, — пробормотал взбешенный прапорщик, поправляя куртку и уходя прочь. Но обострять не стал, скрылся в своей каптерке.

Все ужинали. А вас сняли с довольствия, виновато сказал дежурный сержант. Но у дембелей был сухой паек на дорогу, и на обычном месте, за баней, они развели огонь и вскипятили воду, заварили чай, разогрели консервы. Мухобой разрезал три куска мыла и достал всю анашу: если здесь такой шмон устроили, что же будет в Кабуле? И они выкурили несколько косяков и потом приступили к ужину, глядя на вечернее зарево за мраморно-брезентовым городом.

Тьма наступала с востока. На западе еще тлели багровые знаки, и оттуда еще веяло призрачным светом, и хорошо были видны палатки и строения города, трубы хлебозавода, котельных и темные фигурки людей. Солнечные знаки серели, таяли, Мраморная наливалась тяжестью, тускнело ее разодранное снежное брюхо. С востока надвигалась знойная ночь, — и вскоре она вошла в город и уставилась на дома и палатки, на часовых и машины воспаленными звездами.

В час ночи степь ударила минами. Одна из мин разорвалась посреди двора, между ленкомнатой и палаткой, — но в палатке не было ни души, все бежали на позицию. А вторая мина попала в цель — в свинарник, и ночь огласилась визгом и надсадным наждачным хрипом. Ответный огонь форпостов все усиливался, и степь захлебнулась и умолкла.

В первой батарее на весь полк голосили раненые свиньи. Решено было добить их. Но едва старшина и двое солдат вошли с автоматами и фонариком в свинарник, на них ринулся рычащий хряк, старшина успел пальнуть в него, и все трое вылетели из свинарника, захлопнули и закрыли на засов дверь. Наверное, старшина промахнулся или ранил хряка, — он сотрясал дверь ударами и ночь — хриплым рыком. Старшина хотел стрелять сквозь дверь, но комбат не позволил, сказав, что так можно всех свиней уложить.

Все разошлись, солдаты — в палатку, офицеры — в глиняный домик, дембеля — в баню, где они, опасаясь вшей, ночевали. Но до утра дембеля уже не заснули: курили, пили холодный чай, выходили на улицу посмотреть, не гаснут ли звезды, не светится ли восток. И всю ночь в свинарнике стонали свиньи.

Утром возле свинарника собрались солдаты и офицеры, старшина с автоматом наготове приоткрыл дверь, осторожно заглянул внутрь. Щель стала шире. Из щели показался розовый пятак, старшина отворил дверь пошире, и из свинарника выбежала забрызганная кровью, но, кажется, невредимая свинья, за ней вторая, третья. Хряк не появлялся. Прапорщик распахнул дверь. Две свиньи были мертвы; еще одна лежала на боку в крови и навозе, — ее взяли за ноги и поволокли на улицу, она не сопротивлялась и не визжала, только шумно дышала, пуская алые пузыри, ее выволокли, прапорщик выстрелил ей в ухо. В свинарнике оставался один хряк. Он был жив. Он лежал в дальнем углу, прижав морду к стене и наблюдая за людьми одним глазом. Э, видно, не жилец, надо кончать. А может, оклемается? может, просто контужен? Подойти и осмотреть хряка никто не решался, — он грозно всхрапывал.

Решено было пока не трогать его, подождать до вечера. К свинарнику подогнали грузовик, мертвых свиней положили в кузов, и машина уехала на дивизионную кухню. А мы уже не попробуем свежатинки, радостно сокрушались дембеля. Ваша свежатинка в борще дома, отвечали им с печальными вздохами. Не вешай носа, ребята, дембель неизбежен, как крах империализма! Это ясно, откликались солдаты, поддавая ногами осколки мин.

Из полка позвонили после завтрака. Все дембеля сидели в курилке. Услышав треск телефона, они замолчали, повернули лица к грибку, уставились на дневального. Дневальный, поправив на плече ремень автомата, шагнул к грибку, протянул руку к аппарату на полочке, снял черную трубку. Первая гаубичная, дневальный рядовой Васильев. Дневальный замолчал. Кивнул. Понятно. Понятно. Опустил трубку, сдвинул панаму на затылок, обернулся к курилке. Просили передать, что вертолеты будут. В десять. Дембеля отвернулись и как ни в чем не бывало продолжили прерванный разговор. И никто не взглянул сразу на часы. В девять они отправились в баню за кителями и вскоре вернулись во двор, держа в руках узкие кожаные и пластмассовые чемоданчики, сияя козырьками фуражек с черными околышами, блестя значками и медалями. Солдаты, выстроившиеся перед палаткой на утренний развод, смотрели на дембелей. Ну! Мы пошли! Дембеля прошли мимо глиняного домика и столовой. Позади скрипнула дверь. Из глиняного домика во двор выходили офицеры.