Черная кровь - Ник Перумов

– Ищем место для ночевки. Где-нибудь за ветром. Два дня постоим, ты на охоту сбегаешь, а мы с Уникой завтра к морю пойдем; поглядеть надо, что там творится. Не нравится мне это море.

Таши взглянул на море и отвернулся. Куда интереснее было смотреть в другую сторону. Там уходила вдаль поросшая тысячелетним лесом низина.

Морозный воздух позволял видеть далеко, но даже с высоты Таши не мог разглядеть двух одиноких гор. А лес там пристойный: с оленями, кабанами, лосем. И людей почти нет.

– Вот и хорошо, – сказал Таши. – В два дня уложимся, а там и дальше идти можно.

* * *

Во все времена родичи Уники не любили соленой воды. Выходили к морю, куда падала Великая Река, хаживали к горьким лиманам, но старались дел с ним не иметь, в море не заходить и по колено и рыбы морской не ловить.

Рассказывали, что другие роды ходят по морю как по земле, связавши несколько бревен и уложив на них все, что потребно для жизни. Прежде встречи с детьми лосося, Уника таким рассказам верила и не верила. Все в мире бывает, да не все встречается. Рассказать можно много, и к любому рассказу следует быть готовым, но самому в морскую воду лучше не соваться.

Недаром старики считали, что морская вода это и не вода вовсе, а моча предвечных великанов: испепеляющего Дзара, Хадда, сковывающего землю льдом, ветродуя Хорова и, конечно же владыки воды и засухи неукротимого Кюлькаса.

Двое из этих великанов больше не живут, мощь их сокрушена, и они не много могут. Мир родился, когда Всеобщая Мать, обожженная прикосновением своего старшего сына, закричала от боли и закинула Дзара на небо. От удара Дзар разлетелся на множество кусков, которые и сейчас можно видеть повсюду. Кости его, это молнии, волосы – пламя костров, а оторванная голова катается взад-вперед по небу, и принуждена теперь светить людям. А там, где на землю упали куски разбившейся плоти, сейчас, как рассказывают, объявились огненные горы, на вершинах которых горит негасимый огонь и откуда летит жгучий пепел. Уника лишь слыхала о таких диковинах, но в рассказах не сомневалась, поскольку из края огненных гор попадал родичам чистый камень обсидиан, из которого Стакн делал лучшие серпы и вставки для мечей. А раз есть обсидиан, то есть, должно полагать, и огненные горы.

Еще одного великана сокрушил в начале веков прародитель людей Лар.

Когда Лар начал населять землю своими потомками, это не понравилось ледяному гиганту Хадду. Хадд остудил землю, чтобы не было лета, не цвела трава и не летели птицы. Реки стянуло льдом, и даже горькое море перестало двигать волны. Рассказывают, что тогда было еще хуже, чем сейчас, и это уже не понравилось Лару. Его старый народ – зубры, и новый народ – люди, не могли добыть пищи. Тогда Лар отыскал Хадда в полуночных странах и убил, а ледяное тело расколол на мелкие осколки. Но хотя Хадд умер, зима бывает и теперь, а из кусков льда родились чужие люди, и мангасы, и все звери, которые убивают людей, и духи, которые людей губят. Люди же, с тех пор не едят сырое мясо, а жарят его на огне, чтобы растопить волшебные ледышки, которые, говорят, как и встарь попадаются в мясе зверей.

А двое первенцев Великой Матери живы, но не часто встречаются на пути людей. Зато когда они приходят, вместе с ними является беда.

Хотя при взгляде на бушующий океан нетрудно было поверить, что вновь вернулись первые дни, и дремучий Хадд распространил свою власть на землю и воду. Бледное солнце еще висело над горизонтом, но никого не могло согреть, лишь освещало мертвый простор. Тяжелые волны, такие огромные, что их и волнами-то назвать страшно, метались разом во все стороны и лишь у самого берега вдруг вздымались горой, пробуя сокрушить гранит скал. Не плеск, а рев и гром стояли над берегом. Скалы залитые потоками пены упорно держали над водой обледенелые вершины. Белые птицы, сами похожие на клочья пены, неслышно крича, носились над волнами. Множество льдин: небольших и громадных, где целое селение могло бы разместиться, бесцельно моталось по водному пространству. Волны подхватывали один торос за другим и дробили о непокорный камень. Когда в расщелинах у берега на долю секунды наступало затишье, можно было видеть, что вода переполнена ледяной крошкой, и остановись ужасный молот хоть на минуту – все море, сколько видит глаз, немедленно замерзнет, так и оставив свои волны стоять дыбом.

Ветер, бивший резкими порывами, жег лицо, слезил глаза. Холод забирался под меховую одежду. Уника не выдержала и повернулась к морю спиной. Ромар остался стоять, взгляд его был прикован к ледяной бесконечности.

В низине за скалами ветер был несравненно слабее. Конечно, и там истерзанные сосны сгибались под его порывами, а ели, отступившие от берега вглубь земли, угрожающе шумели, жалуясь на судьбу, но все же, можно было догадываться, что в глубине леса царит угрюмое зимнее забытье. Гудение елей сливается в одну могучую песнь, словно деревья клянутся не уступать ветру. А еще дальше вдоль болотистых мокривин, густо заросших серой осиной, кормятся сохатые лоси, и лосихи и безрогие лосята, чье мясо нежней козлятины и само тает во рту.

Туда пошел на охоту Таши. Обещал быть осторожным, сказал, что знает, на что идет. «Собрался за медведем – рой яму для мяса, – говорят лесовики, – собрался за лосем – рой яму для себя.» Не тот зверь сохатый, чтобы позволить охотнику безнаказанно ходить за ним. Но и Таши не из тех, кто испугается острых копыт. Значит, скоро лежать лосю на снегу, истекая кровью, и волки будут пировать, пожирая то, что оставил им охотник.

В меховой рукавице Уника согревала искусно вырезанный амулет: маленькую круглую куколку. Куколка не простая, а с секретом: разнимешь ее на две половинки – внутри другая фигурка, поменьше. А в той – совсем крошечная. Секрет прост: я в тебе, а во мне – наш ребенок. Будем вместе – никто нас тронуть не сможет, всякая беда отойдет. Семейный амулет: держи жена в кулаке, грей хорошенько, чтобы легче было любимому, и удача про него не позабыла.

– Ну-ка, глянь, что это? – тревожно позвал Ромар.

Уника обернулась. Так же как и прежде бушевало море, исходя бессильной яростью на твердость земли. Но среди волн внезапно обозначилась одна, превышающая все прежде виданное. Еще вдалеке, где другие валы ходили пологими залитыми пеной холмами, она уже поднялась, хищно изогнувшись, словно готовый к прыжку барс. Рядом с этой громадой прежние волны показались мелкой рябью. Но и это еще было не все. Гребень волны расплескался вдруг, взорванный изнутри, и в воздух взвилось что-то длинное и гибкое, похожее на безголовую и безглазую змею. Но вот толщиной эта змея много превосходила самую старую иву, из растущих на родном берегу. На самой оконечности змеи щерилась желтыми клыками пасть, и больше там не было ничего. Оседлав волну и плавно изогнувшись, морской змей несся на верную гибель, к берегу, где твердые камни могли изжевать сколь угодно могучую плоть.

Это Кюлькас!.. – проорал старик в самое ухо Унике. – Бежим!

Уника не сдвинулась с места. Как зачарованная она глядела на приближающегося владыку вод. Потом движением ставшим за последнее время привычным, сняла с плеча лук.